— Да, Фредди хороший парень! — с жаром воскликнул Энди. Все это его совершенно не занимало — ему хотелось вновь сидеть на кровати Дейла Барбары, готовясь выпить отравленную розовым воду, — но играть привычную роль не составляло труда. Привести все в норму, утихомирить разбушевавшиеся эмоции — это он умел, как никто другой. — Расскажи мне, что здесь произошло.

Она рассказала. Энди слушал с удивительным спокойствием, учитывая, что семью Дилессепс он знал всю жизнь, а учась в старшей школе, однажды пригласил мать Джорджии Ру на свидание (Элен целовалась с открытым ртом, и это радовало, чего он не мог сказать о ее вонючем дыхании). Энди думал, что его эмоциональное безразличие обусловлено одной простой причиной: если бы не зазвонил его мобильник, он бы сейчас лежал без сознания. Может, и мертвый. А такое позволяет видеть мир в истинном свете.

— Двое из наших новобранцев-патрульных мертвы. — Ему показалось, что говорит он голосом автоответчика, который слышишь, позвонив в кинотеатр, чтобы узнать начало сеансов. — И еще один получил серьезную травму, защищая супермаркет от погрома. Ой-ой-ой.

— Наверное, сейчас не время говорить об этом, но я не в восторге от вашей полиции, — вставил Терстон. — Хотя, конечно, подавать жалобу смысла нет, раз уж патрульный, который ударил меня, теперь мертв.

— Какой патрульный? Френк или эта Ру?

— Молодой человек. Я узнал его, несмотря на… смертельное ранение, изменившее его внешность.

— Френк Дилессепс ударил вас? — Энди просто не мог в это поверить. Френк четыре года привозил ему «Льюистон сан», не пропустив ни дня. Ну, может, один или два, если уж вспоминать хорошенько, но такое случалось во время сильных буранов. И однажды он болел корью. Или свинкой?

— Если так его звали.

— Знаете… это… — Это что? Имело это значение? И какое? Однако привычка брала свое. — Это прискорбно, сэр. В Честерс-Милле мы помним о нашей ответственности. Стараемся все делать правильно. Просто сейчас мы живем под дулом пистолета. Обстоятельства выше нас, вы знаете.

— Я знаю, — кивнул Терс. — Если вы спросите меня, я скажу, что вода перехлестнула через дамбу. Но, сэр, эти патрульные — очень уж молодые. И предельно наглые. Женщина, которая была со мной, тоже подверглась нападению.

Энди просто не мог поверить, что этот человек говорил правду. Копы Честерс-Милла не причиняли вреда людям, если их на это не провоцировали (сильно провоцировали); такое случается только в больших городах, где люди не знают, как должно себя вести. Разумеется, он мог бы сказать, что для Милла нехарактерно и случившееся в больнице: никогда девушка не убивала двух копов, чтобы потом покончить с собой.

Но это все не важно, подумал Энди. Он ведь не просто приезжий, он еще и из другого штата.

— Теперь, когда ты здесь, Энди, я даже не знаю, что ты можешь сделать, — вмешалась Джинни. — Твитч занимается телами, и…

Прежде чем она успела продолжить, открылась дверь, и в вестибюль больницы вошла молодая женщина, которая вела за руки двух сонных детей. Старик — Терстон — обнял ее, тогда как дети, мальчик и девочка, оглядывались. Оба были босиком и в футболках, которые служили ночными рубашками. На футболке мальчика, которая доходила ему до лодыжек, Энди прочитал «ЗАКЛЮЧЕННЫЙ 9091» и «СОБСТВЕННОСТЬ ШОУШЕНКА, ТЮРЬМЫ ШТАТА». Дочь Терстона и внуки, предположил Энди, и с новой силой ощутил горечь утраты Клодетт и Доди. Он вытолкал из головы мысли о них. Джинни позвала его, чтобы он помог, и не вызывало сомнений, что помощь не помешала бы и ей самой. А это, без сомнения, означало, что ему предстоит вновь выслушивать всю историю — рассказывать она будет не только ради него. Выговариваясь, Джинни облегчала себе душу. Энди не возражал. Слушать он умел, и это все лучше, чем смотреть на три трупа, один из которых — его давний разносчик газет. Слушать — если подумать, так просто, даже идиот может слушать, но у Большого Джима это как раз и не получалось. Зато Большой Джим умел говорить. И планировать — тоже. Им повезло, что в час такой беды он оказался с ними.

И пока Джинни по второму разу рассказывала о случившемся, в голову Энди пришла мысль. Возможно, важная.

— Кто-нибудь…

Тут подошел Терстон с женщиной и детьми:

— Член городского управления Сандерс… Энди… это моя коллега, Каролин Стерджес. А это дети, которых мы опекаем, Элис и Эйден.

— Мне нужна моя соска, — капризничал Эйден.

— Ты уже слишком большой, чтобы сосать пустышку. — Элис ткнула его локтем.

Лицо мальчика скривилось, но он не заплакал.

— Элис, — одернула ее Каролин Стерджес, — ты поступаешь нехорошо. И что мы знаем о плохих людях?

Элис просияла.

— От плохих людей тошнит! — воскликнула она и рассмеялась. Через несколько мгновений к ней присоединился и Эйден.

— Извините. — Каролин повернулась к Энди. — Я никому не могла их оставить, а Терс, когда позвонил, говорил таким расстроенным голосом…

В такое верилось с трудом, но, похоже, старик приходился молодой женщине совсем не отцом. Но мысль эта совершенно не заинтересовала Энди. Хотя в другой ситуации он мог обдумать ее более обстоятельно, представляя себе, в каких позах они этим занимаются, ублажает ли она его своими влажно поблескивающими губами, и так далее, и так далее. Теперь же его одолевали совсем другие проблемы.

— Кто-нибудь сообщил мужу Сэмми, что она мертва? — спросил он.

— Филу Буши? — Дуги Твитчел вошел в вестибюль из коридора. Плечи его поникли, лицо стало серым. — Этот сукин сын ушел от нее и из города. Давным-давно. — Его взгляд упал на Элис и Эйдена Эпплтон. — Извините, дети.

— Все нормально, — ответила ему Каролин. — У нас в доме выражаться не запрещено. И это правильно.

— Именно так, — поддакнула Элис. — Мы можем говорить «говно» и «ссаки», когда хотим, во всяком случае, пока мама нас не останавливает.

— Но не сука, — уточнил Эйден. — Сука под запретом.

Каролин словно их и не слышала.

— Терс, что случилось?

— Не при детях. Пусть ругательства их и не смущают.

— Родителей Френка в городе нет, — продолжил Твитч, — но я связался с Элен Ру. Она восприняла это довольно-таки спокойно.

— Пьяная? — спросил Энди.

— В стельку.

Энди прошелся по коридору. Несколько пациентов в больничных халатах и шлепанцах стояли спиной к нему. Вероятно, смотрели на место бойни. Ему смотреть не хотелось, и Энди порадовался, что Дуги Твитчел обо всем позаботился. Энди — фармацевт и политик. Его работа — помогать живым, а не возиться с мертвыми. И он знал то, чего эти люди не знали. Он не мог сказать им, что Фил Буши до сих пор в городе, живет отшельником на радиостанции, но он мог сказать Филу, что жена, от которой тот ушел, мертва. Мог сказать и решил, что скажет. Разумеется, предвидеть реакцию Фила не представлялось возможным: в эти дни Фил был не в себе. Он мог наброситься на него. Мог даже убить принесшего дурную весть. Но разве это так уж ужасно? Самоубийцам прямая дорога в ад, где они до конца вечности будут обедать раскаленными углями, но жертвы убийц, Энди в этом не сомневался, отправлялись на Небеса, где их ту же вечность ждали ростбиф и пирог с персиками за столом Спасителя.