могут быть сомнения? Конечно, хорошо, когда мозг живет вместе с телом и получает от него радости, но если это невозможно, то лучше один мозг, чем смерть… Когда я говорю о мозге, то имею в виду голову. Это проще и целесообразнее, так как глаза и уши позволяют подвести к мозгу информацию, а речь — передать собственную. Решать вопрос, жить мозгу или нет, должен сам мозг, и никто другой. А то, что голова без тела выглядит странно, так к любой странности можно привыкнуть. В конце концов, к голове можно приделать протез тела, и даже с управлением от самого мозга… Скоро это будет возможно. Есть несколько слабых мест. Первое — аппараты искусственного кровообращения. Хороший насос — сердце — уже есть, а вот легкие пока несовершенны. Но, видимо, их скоро улучшат. Другая проблема: тонкая биохимия крови… Я не вижу основания для беспокойства, что мозг человека потеряет свою индивидуальность или способности, если прервется его связь с телом. Мощный интеллект поддерживает себя сам… Если технические трудности будут преодолены в экспериментах на животных, то умирающему человеку… можно сделать такое предложение. Я не вижу в этом никакого кощунства, и если бы предложили мне, то согласился бы…»

У профессора Амосова есть в ученом мире серьезные единомышленники. Директор обсерватории в Аресите (Пуэрто-Рико), выдающийся астроном доктор Ф. Дрейк, считает: среди цивилизаций, с какими человечестве когда-нибудь установит контакт, окажется и «цивилизация бессмертных». Бессмертие достигается здесь, считает Дрейк, с помощью «переписывания» всей информации старого мозга индивида, которого хотят сохранить, в молодой или искусственной. Смерть, согласно Дрейку, итог физического разрушения человеческого организма, и если своевременно заменять изношенные узлы, можно достичь «неограниченного существования непрерывной памяти», то есть бессмертия. Со временем оно может быть достигнуто на Земле, но где-то существует уже и сейчас.

Сотрудник института молекулярной биологии имени Роша (Нью-Джерси, США) У. Доннер Денкла посвятил себя поискам «гормонов старения», выделяемых гипофизом. Денкла считает: «Если б удалось воспроизвести иммунологические способности на уровне десятилетнего возраста, то есть самого здорового периода человеческой жизни, ожидаемая продолжительность ее возросла бы до двухсот, трехсот и даже до четырехсот лет. Именно с этим придется иметь дело в следующем столетии».

Так выглядит сегодня мечта о «машине времени», изобретенной когда-то фантастами.

Впрочем, время и история разрушают границы между возможным и невозможным, сближают фантастику и реальность. Наука или утопия?

Тетрадь третья

БЕЗ ФАНТАСТИКИ

О враче Гуфеланде и памятнике, которого он удостоен

В старости Линней любил повторять, что он не вступает ни в какие дискуссии. «Лета мои, коих я достиг, мои занятия и характер запрещают мне поднимать перчатку, бросаемую противниками. Через их голову я обращаюсь к потомству!» — отвечал ученый на уколы и выпады явных недругов и скрытых недоброжелателей. Он не ошибся в ожиданиях. Потомство сохранило не только общие принципы систематики, разработанной первым инвентаризатором живой природы, но и многие придуманные им названия растительных и животных видов. Однако мало кто из пользующихся его номенклатурой помнит, что великий швед совсем не был склонен к всепрощению, что он и сейчас подсмеивается над отравлявшими ему жизнь умными и неумными противниками.

Ядовитое растение, зарегистрированное как «бюффония», получило название в честь давнего Линнеева врага Жоржа Бюффона. Уродливая «плюкенетия» сохранила для будущего имя ботаника Плюкенета, высказывавшего, по меньшей мере, несообразные мнения насчет трудов Линнея.

Как видим, даже сухая терминология биологов отмечена дыханием живой истории науки. Подобно топонимике, показавшей, что в названиях гор и урочищ, рек и городов живут отзвуки истории стран и народов, зоо- и фитонимика помогают подчас обнаруживать в названиях растений и животных либо их происхождение, либо их приметы и свойства, либо, как у Линнея, отзвуки гремевших когда-то дискуссий.

Существуют в этом языке натуралистов также и почетные, трудом приобретенные памятники-названия, которыми увековечены имена маршалов науки и ее рядовых, дело и смысл их жизни. Взять, к примеру, макробиотуса гуфеланди — вид из класса тардиграда (тихоходки). Тварюшка, напоминающая микроскопического паучка, высохнув, по виду ничем не отличается от песчинки или пылинки, в то же время сохраняя способность воскреснуть, ожить. Попав во влажную среду, мертвая песчинка вновь становится нормальной тихоходкой. Разве не настоящей находкой было присвоить этому существу имя Вильгельма Гуфеланда — женевского и берлинского врача, автора одного из первых капитальных трудов об искусстве предотвращения преждевременной старости? Сочинение его поначалу печаталось отдельными главами не более и не менее как в «Журналь дес Люксус унд дер Моден», издателем журнала был Юстин Бертут — придворный советник и владелец мастерской искусственных цветов. После 1786 года сочинение не раз выходило отдельной книгой, озаглавленной «Макробиотика, или Средство продлить человеческую жизнь». Конечно, медицина — одна из древнейших отраслей знания — со дня возникновения стремится к этой цели, отстаивает жизнь, ликвидируя причины, прямо или косвенно ее сокращающие, и все же Гуфеланд произнес новое слово.

«Не подлежит сомнению, — писал К. А. Тимирязев, — что с успехами предупредительной медицины и гигиены явится возможность значительно увеличить среднюю продолжительность жизни». И он же спрашивает: «Если бы были устранены все внешние причины, грозящие жизни, могла ли бы она быть продолжена на неопределенное время? Другими словами, являются ли старость и смерть необходимыми последствиями жизни? Многим это представляется лежащим вне сомнения. Но некоторые физиологи, как Мечников, думают, что сама старость только форма и результат болезни». Конечно, Илья Ильич Мечников, выполнив завет Бэкона, намного опередил свое время, когда во «Введении в научное изучение смерти» бесстрашно утверждал: «Привыкли считать смерть чем-то столь естественным и неизбежным, что с давних пор на нее смотрят как на свойство, присущее всякому организму. Однако когда биологи стали ближе изучать этот вопрос, они напрасно искали какого-нибудь доказательства этому мнению, принятому всеми за догмат». И вместе с тем для человека Мечников полагал возможным ставить задачей не предотвращение смерти, а только изменение состояния старости. Он считал: счастливый, насыщенный жизнью, свободный от болезней человек будет без страха смотреть в неотвратимое будущее.

Передовые люди века горячо поддержали ученого. «В настоящую минуту трудно даже подсчитать то сбережение духовных сил и представить себе то бодрое душевное настроение, которое должно наступить с реальным устранением дисгармоний нашей природы, — писал профессор Н. А. Умов по поводу мечниковских „Этюдов о природе человека“. — Осуществление мысли Мечникова сделать старость физиологической и развить инстинкт смерти соответствует изменению нашей природы, обильному последствиями для высших проявлений жизни человека».

«Счастливого пути вам, путешественники в третье тысячелетие!» — обращался к молодежи девяностолетний