Она улыбалась, ослепительная в ослепительно красном платье, и радовалась ясному — и столь знаменательному — летнему дню. Волшебная сказка продолжалась. Она получила дворянство, она любима, она едет по Парижу! Она, несчастная деревенская девушка, которая когда-то пряталась от людского гнева в лесах Эдена, теперь находится в самом большом, самом прекрасном и богатом городе мира, оглушенная восторженными рукоплесканиями огромной толпы! Лилит кусала себе губы, чтобы не закричать от счастья…

Процессия приблизилась к Лувру, где ее ожидал король. Адам и Лилит стояли в первых рядах и наблюдали зрелище во всем его великолепии. Карл VI выглядел весьма величественно: высокий, с прекрасными белокурыми волосами, увенчанными короной, в синем плаще, затканном геральдическими лилиями.

Иоанн Бесстрашный направился к нему, галантно поддерживая под руку Изабо. Он преклонил колено перед королем, в то время как королева запечатлела на его щеке два поцелуя. Карл VI весело засмеялся.

— Добро пожаловать, моя милая! И вы тоже, дорогой кузен!

Он отдал приказ, и появились два пажа, один с графином красного пряного вина, другой с двумя золотыми кубками.

— Выпейте, душенька! Пейте, дорогой кузен! В знак радостного вступления в столицу.

Иоанн Бесстрашный и Изабо поблагодарили короля за этот знак уважения, но отказались от предложенного им питья. Поприветствовав его величество еще раз, они удалились.

Адам и Лилит улыбнулись друг другу. Они думали об одном и том же, и для того, чтобы понять это, им не нужны были слова: Изабо Баварская вновь могла выступать в роли королевы; теперь она получила возможность появляться и рядом с герцогом Бургундским, и рядом с королем.

После отъезда из Труа Изабо ни разу не заговорила с Адамом. Она сама отказалась от этой интрижки, чтобы посвятить себя выполнению долга. Этого требовало от нее положение; ее бывший любовник был отныне свободен!

Адам повернулся к подруге:

— Теперь пойдем ко мне!

Лилит недоверчиво взглянула на него.

— У тебя есть в Париже дом?

— Да. Рядом с собором Парижской Богоматери.

Он развернул лошадь, и Лилит последовала за ним. Они уехали, оставив за собой армию, два двора — французский и бургундский, парижан с их криками и песнями; они были одни, ничто другое для них не имело значения…

После казни старшины квартала собора Парижской Богоматери дом Вивре стоял пустым и, вполне естественно, служил пристанищем для окрестных нищих. Вторжение этого рыцаря в полном облачении, с устрашающей булавой, подвешенной к луке седла, заставило бродяг спешно убраться вон. Адам помог Лилит сойти с лошади, как и подобало вести себя с дамой ее положения, подал ей руку, и они вошли.

Они поднялись в спальню третьего этажа и с яростным исступлением бросились друг другу в объятия. Адам в полной мере наслаждался мгновениями победы: он вернулся победителем туда, где его враг некогда познал поражение и отчаяние. Когда он, нынешний сир де Сомбреном, в первый раз вступил в это здание, он был одет в ливрею пажа герцога Бургундского, теперь же он с полным правом носит рыцарские доспехи.

Лилит испытывала похожий восторг. Адам угадывал ее самые сокровенные желания. Она не могла поверить, что они оба находятся здесь, в самом сердце Парижа! Колокола собора Парижской Богоматери звучали оглушительно, и столь же оглушительно стучали их сердца, переполненные счастьем.

Однако как для него, так и для нее этот памятный день, 14 июля 1418 года, был омрачен каплей горечи. И когда наступила ночь, они, отдыхая друг подле друга после бурных любовных объятий, не могли отделаться от печальных мыслей, хотя и пытались гнать их изо всех сил.

Адам вновь переживал свою ночь накануне посвящения в рыцари. Даже сейчас, в столь радостный для него день, ему не удавалось забыть ее. Сомнения, посетившие его тогда, не давали ему покоя. Отделаться от них он не мог, как ни старался. В какое-то мгновение он чуть было не уступил отчаянию, но потом сумел взять себя в руки. Адам поклялся себе, что допускает подобные мысли в последний раз. Отныне он должен действовать, действовать отчаянно, не раздумывая. Он вновь посвятит себя борьбе за воцарение зла и хаоса, иначе его неизбежно ждет застой, паралич, смерть…

Этим вечером Адам окончательно осознал, что он не может быть никем иным, только чудовищем. Значит, он будет чудовищем!

Лилит размышляла о вещах более простых и ясных. В безбрежном океане счастья у нее тоже имелся свой островок печали, в этом триумфальном шествии — одно поражение: ей не дано стать матерью. И с этим, к несчастью, ничего нельзя было поделать; проблему решить невозможно, рану ничем не излечить…

***

Несмотря на все свое желание обеспечить Парижу мир и покой, Иоанн Бесстрашный не сумел помешать новому взрыву возмущения, еще более жестокому, чем предыдущий.

21 августа, без особой причины — если не считать таковой изнурительную жару, которая навалилась на город, — парижане словно обезумели. Вооружившись, они бросились к тюрьмам, испуская дикие крики:

— Смерть всем! Бей арманьяков! Никого не жалеть!

Десятки несчастных выволокли из Бастилии, и парижский палач Капелюш обезглавил их, а затем обезумевшая толпа буквально разорвала убитых на куски. Но самая жестокая резня произошла в Шатле.

Группа мятежников проникла в здание и захватила заключенных. Этих несчастных начали выбрасывать из окон, в то время как внизу их дожидались другие мятежники с пиками, обращенными вверх.

Так умер Бернар д'Арманьяк. Падая, он успел еще крикнуть: «Да здравствует дофин!», а после истек кровью, напоровшись на пики. Его смерть лишь подхлестнула жестокость толпы. Убитого графа раздели донага, вырвали широкую полосу кожи, которую обвязали вокруг руки, имитируя знак его партии, и в таком виде поволокли по улицам Парижа.

Жуткие сцены можно было увидеть по всему городу. Толпы орущей черни таскали окровавленные куски тел и отрубленные члены, чтобы бросить их в Сену. Словно этого было недостаточно, они стали откапывать трупы арманьяков, убитых во время восстания 12 июня, чтобы повесить их. Поскольку трупы уже успели разложиться, в воздухе стояла отвратительная вонь…

Адам и Лилит не принимали участия в казнях — не хватало еще присоединяться к черни! — но наблюдали за всем этим с большим удовольствием.

Выйдя вместе на площадь перед собором в первые часы восстания, они вскоре оказались разделены бушующей толпой и далее двигались каждый в своем направлении.

На улицах можно было увидеть самые разнообразные пытки, и каждый мог выбрать зрелище по вкусу. Лилит предпочитала наблюдать, как убивают женщин. Более всего она возбуждалась, если жертва была на сносях.

В кругу гогочущих зевак кричала беременная женщина, которую несколько крепких парней пытали раскаленными щипцами. Спазмы вызвали преждевременные роды, и новорожденный под непристойный хохот и издевательства был брошен на кучу навоза. Несчастная надрывалась от воплей, от этого разгоряченная толпа пришла в еще большее неистовство: