сознавал, что я вряд ли потащу его за решетку, но вот насчет остального уверен не был.

— Наверное, они должны знать, — сказал я.

— Нет! — Его мгновенно охватило смятение. — У них было столько забот, а я чуть не сделал еще хуже, только вы меня остановили, а потом я стал просыпаться весь в поту, когда представил, что бы стало с ними, и я получил хороший урок: ничего доброго не добьешься, убивая людей, можно только испоганить жизнь своим родным.

После долгой паузы я сказал:

— Ладно. Не буду им рассказывать.

И да поможет мне Господь, подумал я, если он когда-нибудь нападет на кого-то еще, потому что первая попытка сошла ему с рук.

Облегчение, казалось, обессилило его почти так же, как и тревога. Он заморгал, отвернулся и стал смотреть туда, где участники состязания в третий раз заходили на прямую, на этот раз собравшись с силами для финишного рывка. Опять возносилась и падала волна над дальними барьерами, но теперь единый гребень разбился на множество брызг, слитная группа растянулась в цепочку.

Я вновь полюбовался вблизи поражающим воображение взлетом лошадей и жокеев, и от зависти мне захотелось самому вскочить в седло; но, как и Алеку, мне захотелось слишком поздно. У меня были сила и здоровье... но мне было тридцать три.

Лошади галопом пронеслись к аплодирующим трибунам, а мы с Рикки медленно побрели им вслед. После признания он был тих и спокоен; ему стало легче, когда он излил душу.

— Что ты теперь думаешь о Кальдере Джексоне? — спросил я.

Он выдавил из себя кривую усмешку.

— Ничего особенного. Все это было безумие. То есть не его же вина, если папа упрям, как осел.

Я это проглотил.

— То есть ты хочешь сказать, по-твоему, твой отец мог сам послать лошадь к нему?

— Да, думаю, мог бы, как и хотела мама. Но он сказал, что это глупость и одно разорение. Вы не знаете моего папу, он если уж вбил себе в голову, то просто бесится, когда кто-то начинает спорить, и он накричал на нее, а это несправедливо.

— Если бы твой отец послал лошадь к Кальдеру Джексону, — задумчиво сказал я, — скорее всего она бы до сих пор принадлежала ему.

— Да я не думаю, что он этого не понимает. Конечно, это правда, но он и под страхом смерти этого не скажет.

Наши ноги путались в густой траве; я спросил его, откуда Кальдер или Дисдэйл могли узнать, что Индийский Шелк болен. Он пожал плечами.

— Из газет. Он должен был быть фаворитом на приз Короля Георга VI в День Дарения, но, конечно, не участвовал, и пресса разнюхала почему.

Мы вновь подошли ко входу в закрытые трибуны, прошли внутрь, и я спросил, где Рикки живет.

— В Экснинге, — ответил он.

— Где это?

— Под Ньюмаркетом. — В его взгляде опять затрепетали опасения. Вы правда не скажете?

— Правда, — успокоил я. — Только... — Я слегка нахмурился, подумав о тепличных условиях, в которых растят его родители.

— Только что?

Я слегка изменил курс.

— Чем ты сейчас занимаешься? Все еще учишься в школе?

— Нет, закончил, вот когда сдал экзамены. То есть надо было сдать.

Сейчас тебя ни на какую нормальную работу не примут без этих бумажек.

— Ты разве работаешь не у отца? Должно быть, он услышал в моем голосе оттенок облегчения, потому что впервые за все время широко улыбнулся.

— Нет, я подумал, что это плохо скажется на его характере, да и вообще не хочу быть тренером, одна нервотрепка, вот что.

— А кем хочешь?

— Да вот изучаю электротехнику на одной фирме рядом с Кембриджем.

Учеником устроился, вот. — Он опять улыбнулся. — А лошади — это не для меня. — Он печально покачал головой и торжественно заявил тоном юного Соломона:

— Лошади разбивают вам сердце.

Год второй: ноябрь

К моему несказанному восторгу, мультипликатор вышел в козыри. Двадцать его рисованных фильмов шли по телевидению весь месяц, по будням, в самое подходящее для такого рода юмора время — семь вечера, когда старшие дети еще не спят, а родители отдыхают после работы. Вся страна сидела и хихикала, а запыхавшийся мультипликатор звонил и требовал увеличить ссуду.

— Мне нужна приличная студия, а не этот перекрашенный амбар. И еще художники, и дизайнеры, и звукооператоры, и оборудование.

— Отлично. — Я вклинился в первую же брешь. — Напишите все, что вам требуется, и подъезжайте ко мне.

— Вы можете вообразить, — сказал он таким голосом, будто сам не мог, — они купят столько фильмов, сколько я смогу сделать! Никаких ограничений! Прямо умоляют, чтобы я не останавливался... Говорят: пожалуйста, работайте!

— Очень рад за вас, — искренне сказал я.

— Вы заставили меня поверить в себя, — сказал он. — Вы это сделали. Мне столько отказывали, и я уже упал духом, но когда вы ссудили мне деньги для начала, из меня будто пробку вышибли. Идеи просто валом пошли.

— И как, еще идут?

— Спрашиваете! У меня вчерне готовы следующие двадцать серий, мы над ними работаем, а потом я начну новую партию.

— Кошмар, — сказал я.

— Оно так, братишка, жизнь поразительная штука. — Он положил трубку, оставив меня улыбаться в пространство.

— Мультипликатор? — спросил Гордон.

Я кивнул.

— Взвился, как ракета.

— Поздравляю. — Искренняя теплота и веселое удовольствие звучали в его голосе. Он благородный человек, подумал я. Нельзя причинить ему боль.

— Похоже, он выходит на мировой уровень.

— Дисней, Ханна Барбера, владыки наших сердец, — продекламировал Алек с того конца комнаты.

— Хороший бизнес для банка. — Гордон посветлел. — Генри будет доволен.

В самом деле, доставить удовольствие Генри было нашей общей целью.

— Согласись, Тим, — заявил Алек, — что ты и сам порядочная ракета... так в чем секрет?

— Поджигаешь фитиль и немедленно смываешься, — ответил я, будучи в духе; он скомкал черновик и швырнул в меня, но промахнулся.

Вскоре он вышел по обыкновению за шестью экземплярами «Что Происходит...», раздал пять из них и вскоре уже сидел развалясь на своем стуле и со вкусом смаковал шестой.

Разоблачительные колонки, к счастью, со времени пятипроцентного скандала обходили «Эктрин» стороной, но, как выяснилось, некоторые наши коллеги не были столь удачливы.

— Знаете ли вы, — заговорщически начал Алек, — что кое-кто из соседей-финансистов имеет маленький гешефт на стороне? Менеджеры по инвестициям дают платные советы брокерам.

— Откуда сведения? — Гордон оторвал взгляд от гроссбуха.

Алек помахал газетой.

— Евангелие от сороки.

— Евангелие означает «благая весть», — сказал я.

— И все-то тебе известно. — Он ехидно покосился на меня и принялся читать вслух:

— "Вопреки распространенному мнению, отнюдь не все так называемые менеджеры в торговых