Подумав о своем несчастном муже и об их несчастном браке, Терри привычно зарыдала.

— Я никчемная… я не смогла сделать самую простую и естественную для женщины вещь — родить любимому мужчине ребенка…

— Ты вовсе не никчемная. Никто не считает тебя никчемной. Ты помогаешь людям.

— Но от этой помощи никому лучше не становится, — прорыдала Терри, думая о бездомных, и брошенных стариках, и людях, умирающих от голода, и детях в сиротских приютах.

В отличие от старшего брата, Дэниэл не имел маниакального обычая носить с собой целый склад чистых носовых платков и стал вытирать ей слезы пальцами.

— Терри, у тебя благие намерения, но пойми… Здание полностью прогнило от чердака до фундамента, и косметический и капитальный ремонт не помогут. Здание надо снести, целиком, без остатка, и выстроить на его месте новое.

Тереза всхлипнула и поглядела на Дэниэла уважительно. Видимо, он был очень умным, раз употреблял в своей речи столь блестящие аллегории. Еще он был очень высоким, и ей, чтобы поглядеть на него уважительно, пришлось запрокинуть голову. Убедившись, что слезы ее высохли, Дэниэл взял Терезу за руку и повел, слегка морщась оттого, что пришлось заодно нести малиновый, явно девчачий, саквояж. Он приостановился, чтобы Тереза могла забрать букет тюльпанов.

— Дэнни, я бы хотела прочесть одну из тех книг, которые постоянно читаешь ты. Где написано про снос зданий и разное другое…

Дэниэл чистосердечно сочувствовал ее страшному горю, но внезапно проснувшаяся у Терезы тяга к знаниям не особенно вдохновила его. Старое здание или новое, какая разница. Место женщины в этом здании было на кухне, где она могла готовить суфле и прочие деликатесы.

— Тебе будет неинтересно, Терри, да и потом, ты ничего не поймешь…

— Ну, если мне будет что-то непонятно, ты объяснишь. Ты ведь такой умный, учился в университете, изучал философию…

Ее незамысловатый комплимент поневоле заставил Дэниэла смягчиться.

— Ладно, спрашивай, когда я буду дома. Мне иногда приходится работать, знаешь ли. Деньги не валятся на меня с небес, как на других представителей паразитирующих классов.

— Ох, надеюсь, речь не обо мне, — пробормотала Терри.

— Ты сама понимаешь, о ком я, — проговорил Дэниэл, невежливо ткнув пальцем в старшую сестру, которая сидела в холле и курила, игнорируя грозные надписи на стенах, запрещающие делать это под угрозой многотысячного штрафа. — Эй, ты. Поедешь домой с нами или что.

Виктория выпустила аккуратными кольцами дым и мотнула головой.

— Нет, поросеночек. Задержусь, пожалуй. Зайду в родильное отделение и полюбуюсь новорожденными младенчиками. Ммм! Детишки! Новенькие, сладенькие, сочные, аппетитные, как райские яблочки. Так бы и съела!

Терри моргнула, когда Виктория причмокнула и облизнула красные, полные губы.

— Но… как ты доберешься домой?

— Долечу, — ответила Виктория, небрежно пожав плечами, прикрытыми роскошным меховым палантином.

— На чем?

— Ах, Тереза, не будь дурочкой. Само собой, на метле.

— Тогда скатертью дорога, — сердечно пожелал сестре Дэниэл, ничуть не смутившись ее странными речами и, крепко схватив Терезу за руку, потащил к выходу мимо операционных, больничных палат и накрахмаленных сестер милосердия, меняющих пахнущие лавандой и смертью белые простыни на свежие.

— Но… как твоя сестра доберется домой?

— Ведь она сама объяснила. Долетит. На метле. Что именно тебе непонятно, Тереза.

3

Зайдя в парадный зал столичной мэрии, Гордон сразу вспомнил, отчего до сих пор старательно избегал мероприятий, подобных ежегодному съезду ПНДП. В огромном зале находились четыре тысячи мужчин, из которых Гордон, без ложной скромности, был, пожалуй, самым молодым, стройным и, уж без сомнений, самым симпатичным. Четыре тысячи унылых чиновников, немолодых, нездоровых, лысеющих и полноватых, трусливых, со вставными зубами. В их число, согласно новомодным веяньям и политике ПНДП, декларирующей равноправие полов, затесались и две-три женщины, но назвать их привлекательными или хотя бы пикантными у Гордона бы не повернулся язык даже после двух бутылок шнапса. Самым скверным было, конечно, что ему придется провести много часов, приклеив зад к креслу, внимая длинным речам и славословиям в честь многолетнего и бессменного председателя ПНДП, Верховного Канцлера Монтеррея Милбэнка.

Гордон втихомолку ругнулся (привычно помянув кое-каких жеманных женоподобных хмырей), но что поделаешь. Это была его работа. А работа, пусть самая любимая, не всегда приносит сплошную радость и моральное удовлетворение. Иногда это просто тяжелая, обыденная рутина. Оттого, поздоровавшись со всеми знакомыми, едва знакомыми и вовсе незнакомыми, Гордон прошел на своем место в четвертом ряду, сел и стал ждать.

Первым с приветственной речью к делегатам обратился, само собой, Верховный Канцлер. Грянул туш и загрохотали аплодисменты, когда Милбэнк взошел на парадную, украшенную цветами, флагами и лентами трибуну, отражаясь в полный рост на расставленных по всему залу и на сцене Три-Ви экранах.

Выглядел Милбэнк непривлекательно. Толстый, самодовольный… ммм… маслянистый, как румяный блин. Гордон непроизвольно облизнулся. Из-за строжайшей вегетарианской диеты его постоянно изводило мучительное чувство голода, как днями, так и ночами, когда он спал и грезил об отбивных, жарком, сыре, колбасах, сигарах. Но Просветленный требовал жертв. Оттого Гордону пришлось удовольствоваться горстью лущеных грецких орехов, которые он носил с собой в бумажном пакетике, дабы хоть слегка заполнить зияющую пустоту внутри и унять урчание в пустом желудке. Он жевал орехи и старался не думать о том, что его выступление, согласно регламенту, состоится лишь через четыре часа. Невыносимо длинных, утомительных и тревожных часа.

Ибо речи, с которой Гордон планировал выступить на съезде, предстояло стать очень громкой, даже эпохальной, обозначить раскол в Партии и в перспективе привести к отставке Милбэнка с поста председателя ПНДП. А при хорошем раскладе — и к досрочной отставке с должности Верховного Канцлера.

Решение о смещении Милбэнка Гордон принимал далеко не единолично, разумеется. Оно уже давно зрело в недрах Партии, подобно гнойному прыщу на спине проститутки. Гордон лишь счел возможным присоединиться к этой оппозиции. Многие считали, что узурпация Милбэнком власти противоречит демократическим ценностям, которые декларировала Партия (пусть только на словах). Займи место Милбэнка другой человек, более решительный, менее половинчатый, кто-то, радеющий о благе государства, удалось бы решить массу проблем, включая многолетнее кровопролитие на Дезерет, главнейшими причинами которого определенно являлись попустительство и мягкотелость властей.

Так думал Гордон, изводясь от нетерпения и пылая желанием поскорей взобраться на трибуну и поставить ребром вопрос о соответствии Милбэнка занимаемой должности, но пути Господни неисповедимы. Если здесь вмешался Господь. А не кто-то другой. Просветленный, к примеру. Ибо как раз перед Гордоном, согласно регламенту, должен был выступить губернатор Лудда, Шеймас Харт.