Так продолжалось с полгода, но игра стоила свеч. Вирджиния была щедро вознаграждена — Алекса не только прониклась доверием к своей мачехе, она восхищалась ею.

Теперь это была дружная семья, да и друзья мужа потянулись к ней. Эдмунда любили, а он выбрал ее, и потому им все пришлось по душе — и молодость Вирджинии, и ее характер. Встретили ее со всем мыслимым радушием, особенно семейство Балмерино, но и другие тоже. Вирджиния была девушкой общительной, и у нее не замедлили появиться собственные друзья. Когда Эдмунд уезжал в деловую поездку, — а он только и делал, что уезжал с самого начала их семейной жизни, — все начинали проявлять к Вирджинии усиленное внимание, приглашали ее в гости, звонили по телефону, чтобы удостовериться, что она не страдает от одиночества и не чувствует себя несчастной.

Но она не чувствовала себя несчастной. Отнюдь. Ей даже нравилось, что муж уезжает. Разлука усиливала любовь: каждый раз, когда он возвращался, она еще больше радовалась своему счастью. В его отсутствие Вирджиния заполняла дни общением с Алексой и с новыми друзьями, домашними хлопотами и считала часы, оставшиеся до возвращения Эдмунда. Из Гонконга. Из Франкфурта. Однажды он взял ее с собой в Нью-Йорк и после завершения всех дел позволил себе недельный отпуск. Они провели его в Лиспорте, и эта неделя осталась лучшим воспоминанием в ее жизни.

А потом появился Генри.

Если и могли в ее жизни быть перемены к лучшему, то Генри совершил такую перемену. С появлением сына Вирджиния почти совсем перестала ходить в гости. Она и не представляла себе, что способна на такую самоотверженную любовь. Это была совсем другая любовь, не такая, как к Эдмунду, и она пришла так неожиданно, что, казалось, совершилось какое-то чудо. Прежде Вирджиния не задумывалась о том, что это такое — стать матерью, об истинном значении слова «материнство». Крохотное человеческое существо повергло ее в полнейшее изумление.

Домашние поддразнивали ее, но она не обращала на это ни малейшего внимания. Днем она охотно делила сына с Вайолет, Эди и Алексой, но по вечерам Генри принадлежал только ей одной. Она наблюдала, как он растет, восхищаясь всеми его достижениями: вот он сделал первый шаг, произнес первое слово. Она без устали играла с ним, рисовала ему картинки, смотрела, как Алекса, усадив братишку в старую кукольную коляску, катает его по газону. Они лежали рядышком в траве и наблюдали за муравьями, гуляли по берегу речки и швыряли камешки в быстрый желтый поток, а зимой уютно устраивались у камина, и Вирджиния читала сыну книжки.

Генри исполнилось два года, потом три, потом пять. Вирджиния отвела его в начальную школу в Страткрое. Стоя у калитки, она смотрела, как он уходит от нее по дорожке, направляясь к зданию школы. Вокруг него было полно детей, и никто не обращал на него внимания. В этот момент он показался ей совсем маленьким и беззащитным, невыносимо было видеть, как он уходит от нее.

Три года спустя он был все таким же беззащитным малышом, и желание защитить его все усиливалось. Оттого и появилось тревожное облако на горизонте — Вирджиния испытывала страх за сына.

Время от времени, разговаривая о том, о сем, они с Эдмундом касались будущего Генри, и тогда Вирджиния — именно Вирджиния — уклонялась от подробного обсуждения этой темы. Однако Эдмунд точно знал ее мнение на этот счет и со временем вовсе перестал об этом говорить. Вирджиния и рада была, она не хотела начинать с ним борьбу. Прежде она никогда не противоречила мужу, наоборот, с радостью предоставляла ему решение всех важных проблем. Что и говорить, он был старше и мудрее ее, обладал куда большим жизненным опытом. Но тут было совсем другое — дело касалось Генри.

Может, если она не будет настаивать на своем, а просто пропустит мимо ушей то, что говорит Эдмунд, все устроится само собой, думала она.

Арчи и Вайолет уехали, а Вирджиния еще долго стояла перед домом, размышляя, чем бы ей теперь заняться. Собрание церковного совета разбило день надвое, но об ужине еще рано думать. Погода заметно улучшилась, вот-вот засияет солнце. Может, поработать в саду? Нет, что-то не хочется. В конце концов Вирджиния пошла в дом, собрала чашки со стола и отнесла их на кухню. Под столом, каждый в своей корзинке, дремали спаниели Эдмунда. Заслышав ее шаги, они мгновенно выскочили из корзинок и завиляли хвостиками в предвкушении прогулки.

— Сейчас поставлю чашки в машину, и пойдем прогуляться, — сказала им Вирджиния. Она всегда разговаривала с собаками, и иногда, как, например, сейчас, звук собственного голоса действовал на нее успокаивающе. Не случайно старые люди часто говорят сами с собой. Можно их понять.

Собаки вертелись у Вирджинии под ногами. Она прошла в глубину кухни, сняла с крючка старую куртку, сунула ноги в резиновые сапоги, и они отправились в путь. Собаки понеслись вперед по дорожке, протянувшейся вдоль южного берега речки. Двумя милями выше по течению речку пересекал еще один мост, дорога отсюда вела к главному шоссе, а значит, и в деревню. Но Вирджиния миновала мост и пошла дальше по берегу туда, где деревья кончались и начиналась пустошь — вдаль к холмам уходили мили вереска, травы и папоротника-орляка. Далеко на склоне холма паслись овцы. Вокруг стояла тишина, лишь вода струилась в реке.

Она подошла к плотине; вода переливалась через стену, а позади нее образовалась глубокая заводь. Любимое местечко Генри, он тут купался. Вирджиния села на траву — на том месте, где они летом устраивали пикник. Собаки обожали речку. Они стояли по брюхо в воде и лакали воду с такой жадностью, точно не пили целый век. Вдоволь напившись, они вышли на берег, и отряхиваться им захотелось только у ног хозяйки. Послеполуденное солнце пригревало землю. Вирджиния сбросила куртку и немного понежилась в теплых лучах, однако комары не заставили себя ждать, они летели со всех сторон и кусали нещадно. Пришлось подняться, свистнуть собак и отправиться домой.

Она была на кухне, когда вернулся Эдмунд. Курица уже зажарилась, Вирджиния толкла сухари, чтобы приготовить хлебный соус. Услышав шум подъехавшей машины, она удивленно взглянула на часы — всего лишь половина шестого. Как рано сегодня вернулся Эдмунд! Обычно он возвращался из Эдинбурга не раньше семи. Может, что-то случилось?

Утешая себя мыслью, что ничего плохого случиться не могло, Вирджиния ссыпала толченые сухари в кастрюльку, где уже были все необходимые ингредиенты: молоко, лук, чеснок, и начала размешивать соус. В коридоре, ведущем из холла, раздались шаги. Дверь отворилась, Вирджиния с улыбкой, но все еще слегка встревоженная, повернула голову.

— Сегодня я рано приехал, — сообщил Эдмунд, хотя это и так было ясно.

Вирджиния, как всегда, с удовольствием задержала взгляд на своем муже, и как всегда, он ей понравился: синий костюм в полоску, светло-голубая рубашка с белым воротничком, шелковый галстук от Диора — ее рождественский подарок, в руке портфель. Надо думать, он немного устал: успел ведь и поработать, да и дорога не близкая. Но по нему не скажешь, как всегда, выглядит бодрым и свежим, впрочем, он никогда не жалуется на усталость, а его матушка уверяет, что она ему вообще неведома.