в неподвижности пол дружелюбным взором загадочного нового господина. Кирпичного цвета платье скрывало гибкое, еще не тронутое зрелостью тело, робкие очертания которого подчеркивал узенький нитяной поясок.

Дмитрий Кантемир протянул ей навстречу палец, чуть приподнял округлый подбородок.

— Как же тебя звать, красна девица?

Свежие уста коротко ответили:

— Еленой.

— Отец ее — мужик здешний, черногрязненский, Пантелей Миров, — пробухтел Антиох.

— Сколько ж тебе лет? — спросил Кантемир.

Губы девушки снова шевельнулись, но Антиох снова пробасил без спроса:

— Может, ей уже пятнадцать, государь, может — чуть поменьше.

Кантемир внезапно отвернулся и направился к своему столу. Химоний проводил девицу наружу.

Вскоре гусиное перо — единственное, чего не могли коснуться суетные будни человеческие — уверенно принялось вновь скрипеть: «В память об этом происшествии Драгош дал той реке название Молдова...»

5

Зодиакальное колесо совершает свое непрестанное вращение: от Девы к Весам, от Весов к Скорпиону, от Скорпиона — к Стрельцу, От Стрельца — к Козерогу... Место жаркого лета заняла осень, с дождями и туманами, с кусачими ветрами и рябью на зябких лужах, с ржавчиной листопада и ранними сумерками. Потом настала зима, переменчивая, как судьба, то ослепительно-холодная, то в слезах тоскливых оттепелей.

Двор Кантемиров перебрался в Москву. В печах княжьих палат цвело горделиво пламя и жар, из черных ноздрей дымоходов валили клубы дыма, тотчас бесследно растворявшиеся в пространстве. С наступлением холодов слуги притихли. В каморах и коридорах редко можно было услышать топот бегущего, сердитый окрик, торопливое приказание. Дмитрий Кантемир вернулся к своим старинным привычкам, оберегая свой покой и установленный жизненный уклад. Князь редко обходил конюшни или амбары. Редко сеял жесткие просьбы или упреки. Дела всецело взял на себя Антиох Химоний. Но и он в последнее время пообмяк и редко хмурился. Если господину мило спокойствие, почему ему должна нравиться брань? Хорошо изучив каждый шаг и норов их господаря, его люди — куртяне[88] и челядь — привыкли вставать в определенное время и нести службу исправно, без суеты.

По старой привычке, усвоенной еще в Стамбуле, Кантемир просыпался в пять часов утра. Освежив лицо холодной водой из таза, князь опускался в кресло, собираясь с мыслями и размышляя в одиночестве. В это время Иоанн Хрисавиди приносил чашечку кофе с каймаком и трубку. Подле кофе ставил блюдце с горячей плациндой. Его высочество откусывал от плацинды, затем прихлебывал из чашки. Хрисавиди, склонившись, ждал. Если его высочество, заморив червячка, снимал с руки слуги полотенце и утирал губы, Хрисавиди мог быть свободным. Если господарь, поставив чашку на стол, благоволил кашлянуть, Иоанн отступал на два шага и приносил на подносе новую порцию. После этого Кантемир принимался за трубку. Окутываясь дымом, князь бодро переходил в библиотеку, запирал изнутри дверь и читал или писал. Иногда забирал с собой грамматика Гавриила. В полдень Кантемир гулял по саду, провожаемый ветрами, ведя свои беседы с бесконечностью. Обедал вместе со всеми домашними. Затем, растянувшись на диване, преклонял голову к подушке на три четверти часа. После такого отдыха снова запирался у себя, писал и читал, пока не пробьет седьмой час. С этого времени каждый получал право войти, задать свой вопрос, изложить жалобу или доставить известие. Кроме Химония, в эти часы у него подолгу задерживались его ученый наставник грамматик Гавриил, Анастасий Кондоиди или гости, если таковые приезжали. Оживление распространялось на княжичей и княжен, ибо отец приходил их учить грамматике, философии и этике, бранить или хвалить, рассказывать им назидательные истории.

Московское дворянство такому образу жизни немало дивилось. Особенно удивляло всех, что молдавский принц не участвует в пирах, не посещает балы и веселые прогулки. Князья и прочая знать исподлобья глядели на странные занятия Кантемира, в простоте душевной считая, что если приезжий не занимается алхимией или колдовством, значит, он наверняка тронулся разумом. Чтение книг и марание бумаги в глазах почтенной московской знати никоим образом не являлись делом геройства или хотя бы достойным мало-мальского труда. Только старый друг Иоганн Воккеродт, типографы Иван Мусин-Пушкин и Федор Поликарпов и писатель Савва Рагузинский, наведывавшиеся к князю, успевали тут и там шепнуть, что молдавский принц никем не превзойден в научных и литературных стараниях, и вовсе не исключено, что вскорости он удивит цивилизованный мир небывалыми произведениями. Но и этим здесь мало кто верил.

Грамматика Гавриила, беспристрастного и мудрого, поведение его господина не тревожило. Все, что вызывало злость у ищущих пользы для своей никчемной плоти, для него было самопожертвованием, достойным поклонения и хвалы. Антиох же Химоний и дед Трандафир Дору, болтая вечерами в лучах свечного огарка, приходили к мнению, что их государь не замкнулся бы в тайнах собственной души, не будь он вдовцом. Лучшим лекарством от такой болезни и должен был стать цветок, отысканный дедом, то есть Елена, дочка Пантелея Мирова. Только его высочество ее словно и не замечает. Будто и не мужчина он, как все мужи, будто и нет в груди князя христианского сердца и души. Чего только не испробовали, чтобы наставить его незаметно на путь! Поставили Елену подметать и мыть полы, потом на кухню — в помощь повару Бобу Хырзобу при готовке и подаче блюд в столовую, наконец, — к спальне его высочества, — стелить и менять постель. Его высочество не замечал девчонку, и все тут.

Как-то утром, направляясь в кабинет, Кантемир увидел возле двери Елену, завернувшуюся в черную накидку, сотрясаемую горькими рыданиями.

— Что с тобой? Что случилось?

Девушка не сразу заговорила.

— Тебя обидели? Ударили?

— Нынешней ночью, — вымолвила она наконец, — прискакал двоюродный брат на коне из Черной Грязи. Рассказал, что матушка легла на лавку, поглядела на иконку с лампадкой и приготовилась отдать душу от старой хвори в груди. Только батюшка упросил ее погодить. Вскочил на коня и постучался к здешнему московскому лекарю. Лекарь выслушал батюшку, зевнул со сна и сказал, что снадобья из аптеки не справятся с матушкиной болезнью. Батюшка протянул ему кошелек, но лекарь бросил ему деньги назад и закричал, что некогда ему в бабки с ним забавляться. Тогда батюшка поскакал к священнику...

Кантемир улыбнулся.

— Тебе потребуются деньги...

Князь вынул из кошелька полную пригоршню золотых монет и положил ее в ладони девушки.

6

Белый лист бумаги, на котором чернели