Об Ольге Берггольц.

«И второе то, что это неправда. Все неправда. Потому и не могло стать искусством».

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 479

Все как раз наоборот: это не было искусством, а потому было неправдой. Иначе никто не мог бы писать сказок и никто не мог бы описать себя (а только это и делает настоящий писатель). Ведь Я — это неправда для ДРУГОГО.

Обратно ехали мимо новостроек. Разговор перекинулся на Ленинград. Ахматова сказала, что начала было писать воспоминания о Петербурге, но в это время ей попались мемуары Стравинского, где он описывает город и по цвету и по запаху, т. е. так, как хотела написать Ахматова. И тогда она бросила эту затею: «Переписывать его — не моя очередь».

Василий КАТАНЯН. Прикосновение к идолам. Стр. 422–423

То есть после воспоминаний Стравинского никто не должен больше «описывать» Петербург? А ведь смельчаки продолжают находиться — те, кому есть что сказать.

«Я совсем, совсем распростилась с одним поэтом. Его для меня просто нет больше. С Есениным. Вчера Боря прочитал мне стихотворение, в котором поэт скорбит, что у него редеют волосы и как же теперь быть луне, что она, бедненькая, станет освещать. Подумайте, в какое время это написано».

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1952–1962. Стр. 170

То есть она понимает, что может быть стыдно. В какое время что написано.

Но согласимся, что все-таки было бы довольно естественно допустить в замысле скорбящего о луне поэта хоть чуть-чуть иронии.

Да и если бы она, кума, на себя бы оборотилась — то тоже что-нибудь за собой бы нашла: «В ту ночь мы сошли друг от друга с ума», например. «Подумайте, в какое время это написано».

Сюжет — основа литературы, среди сюжетов она находит самый достойный.

2 декабря 1961 года. Больница. Я сейчас поняла в Пастернаке самое страшное: он никогда ничего не вспоминает. Во всем цикле «Когда разгуляется» он, уже совсем старый человек, ни разу ничего не вспоминает: ни родных, ни любовь, ни юность.

Анна Ахматова.

Н. ГОНЧАРОВА. «Фаты либелей» Анны Ахматовой. Стр. 291

А почему надо вспоминать? Где это написано, что надо вспоминать? Самое страшное — это когда человек не живет, а вспоминает (уж я не говорю — придумывает воспоминания, как она). Что вспоминал в старости Толстой? Разве на это он тратил свою старость? Разве для этого прожил? Пруст вспоминал, но не в старости, и вспоминал не прошедшее, а усомнился, что прошедшее — прошло и больше не существует. А на теплой лежанке в полумаразме вспоминать родных, любовь и юность — вот это страшная, мелкая участь.

Марина Цветаева назвала слово и похуже «сюжета», она сказала: «содержание». Всю ахматовскую книгу «Ива» (из серии шиповник, лебеда, все дощато…) она меняет на одну пастернаковскую строчку (раздирающую душу, как весь он, это не сероглазый король), и от великой поэтессы ничего не остается.

Боюсь, что Ахматова этого даже бы не поняла.

Кроме респектабельных символов, она использовала и штампы попроще: лебеду, шиповник — так, как это она видела у других поэтов, пишущих «о погоде». Наверно, потому она и отзывалась о них так зло и пренебрежительно: «на июльском воздухе нынче далеко не уедешь», «видно, что знает природу» — потому что считала, что они так же, как и она, используют эти образы механически, для исполнения какой-то культурной повинности — и на тебе, получают за это дивиденды: славу, интерес, успех… Она не хочет уступать.

В голодные годы Ахматова живала у Рыковых в Детском Селе. У них там был огород. В число обязанностей Натальи Викторовны входило заниматься его расчисткой — полоть лебеду. Анна Андреевна как-то вызвалась помогать: «Только вы, Наташенька, покажите мне, какая она, эта лебеда».

Лидия ГИНЗБУРГ. Ахматова. Стр. 133

Я сказала ей, что из стихов видно — она очень любит лебеду. «Да, очень, очень».

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 147

Дело не в самой лебеде. Она не знала и многого другого — но писала об этом. Эта глава — о неточности и необязательности слов у Ахматовой.

«Лебедой» были следующие слова: «светлый» («темный»), «тайна», «таинственный», «встреча» (про «невстречу» уж и не говорю), и — главное — «страшный». «Страшный» — обозначает все и заменяет все. Ей кажется, что все пугаются ее видений. Она-то сама ничего не боится — она родилась без радости жизни, и страха ее потерять у нее нет (бытовая трусоватость — это другое).

Когда ей нечего сказать, она говорит: «страшный», но ее читательницам кажется, что они понимают ее.

Представляю себе оледенелый, суровый, все забывший город. Хочу увидеть его предвесенним, когда он оживает и начинает вспоминать. А впрочем, и тогда в нем слишком много страшного.

Анна АХМАТОВА

Слово «страшный» — слишком легкий трюк. Если запустить его как удочку в компьютер с ее текстами — выйдет уморительное страшильское чтиво. Но практически каждое ее «страшно», бессистемно разбросанное в моей подборке, узнается по острому запаху жеманной безвкусицы.

Ей предоставлялась небольшая комната с окошком в сад. Прямо под окном поднимались каменные, с боков замшелые ступени на каменную террасу. Дом был одноэтажный, каменный, со скромным, но классическим фронтоном и нишами по сторонам главной двери. Стены дома были чуть не в метр толщиной. Не могу не остановиться на одном недоумении. Среди стихов тех лет у Ахматовой есть одно, посвященное нашей семье и говорящее о Старках — «Под Коломной». Все стихотворение ставит акцент на «деревянность» усадьбы — «Все бревенчато, дощато, гнуто…»…. Так или иначе, меня удивляет, что Ахматова прошла мимо той каменной стихии, которой отмечены многие, если не все, строения Коломенского района, обильного белым песчаником.

С. В. ШЕРВИНСКИЙ. Анна Ахматова в ракурсе быта. Стр. 282

Она слышала, что вроде так надо. Своего языка выдумать не могла, а писать все про хлестал да хлестал — надо чем-то разбавить: шиповником, лебедой, дощатостью, а уж чем там дощатость отличается от каменности — это дело пятое.

Все это прекрасно, да только вот беда: «крик аиста» поэтесса не могла услышать, ибо аисты — кричать не умеют… И невольно думается, что такое стихотворение с «кричащими аистами» можно написать, только насилуя себя, только фантазируя на заведомо чуждые темы.