Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Хейзел начала плакать громче, покачиваясь на своем стуле. Думаю, если бы Памела не положила руку ей на плечо, она бы упала на пол. Памела обняла Хейзел, когда у нее началась истерика. На сегодня опрос был окончен.
Ливингстон проводил нас в коридор.
— Вы ей верите? — Спросил Эдуард.
— Памела верит, но ведь это просто слова. Кармайкл мертв, так что мы не можем привлечь его, как свидетеля.
— Мы можем доказать хоть что-то из того, о чем она рассказала? — Спросила я.
— Не сейчас. — Ответил Ливингстон.
— Вы верите, что Рико способен на такой уровень жестокости? — Поинтересовался Эдуард.
— Я не так хорошо его знаю, но я бы сказал, что нет.
— Мы решили, что он просто идиот, потому что пустил Бабингтонов на место преступления, хотя должен был его охранять, но он уже тогда планировал их подставить. — Сказала я.
— То, что он их подставил, не сделает Джоселин миллиардершей. — Заметил Эдуард.
— Для этого им нужна смерть Бобби. — Согласилась я.
— А Джоселин в убийстве Рэя не участвовала. — Добавил Ливингстон.
— И теперь у нас есть признание, которое обеляет ее и всех возможных подельников в убийстве. Блядь, да мы просто сдали им в руки все карты. — Сказала я.
— Рико нашел орудие убийства в сарайчике. Это единственный краденный предмет в доме Бабингтонов, который не был надежно спрятан. — Заметил Ливингстон.
— Рико это спланировал? — Спросила я, и мы все переглянулись. — Кто-то из них помог Кармайклу покончить с собой и оставить записку?
— Рико был с нами. — Возразил Ливингстон.
— Женщина убедилась в том, что мы заметим ее возле дома ее дяди и тети. — Сказал Олаф.
— Она устроила спектакль. — Согласилась я.
— Если перед этим она устроила Кармайклу передоз и оставила за него фальшивую предсмертную записку, то она одна из самых хладнокровных людей, что я встречал. — Произнес Ливингстон.
— Для хладнокровия достаточно уже того, что она спланировала убийство и подставу. — Заметила я.
— Алиби в ночь первого убийства у нее идеальное. — Добавил Эдуард.
— Кто-нибудь проверял алиби Рико в ту ночь? — Спросила я.
— А зачем? — Ответил вопросом на вопрос Ливингстон.
— У нас есть голос Джоселин на записи. — Сказала я.
— На записи присутствует голос женщины, который большинство людей не услышали бы без специального оборудования. Если бы они узнали, что верживотное… простите, териантроп, услышал его первым и рассказал обычным полицейским, то это вряд ли бы посчитали уликой.
— Почему? — Не поняла я.
— Потому что судьям не нравятся сверхъестественные свидетели, как и улики, которые своим существованием обязаны чему-то сверхъестественному. Это не слишком хорошо работает в суде.
— Я не раз выступала экспертом по зомби в различных делах. Улики, полученные от сверхъестественных свидетелей, можно обыграть таким образом, что судья их засчитает.
— Это если дело дойдет до суда. Но нам нечего предъявить ни Джоселин, ни Рико. — Возразил Ливингстон.
— Блядь. — Выругалась я.
— Я знаю одного судью, который может согласиться прослушать наше видео, но этот звонок потребует серьезных оснований. — Сказал он.
— Если вы достанете нам ордера на обыск дома Маршанов и дома Рико, то я вам обещаю, что мы что-нибудь там найдем. — Ответил Эдуард.
— Не уверен, что смогу добыть оба ордера, опираясь только на слова Хейзел — это ведь просто слова, — но, думаю, вы правы. Если Джоселин и Рико действовали сообща, то мы обязательно что-нибудь найдем. Я бы поставил на дом Рико, потому что у нас нет объективных причин его обыскивать.
Ливингстон начал что-то набирать на своем телефоне. Он обещал нам, что позвонит, если у него получится раздобыть ордер на обыск.
Мы с Эдуардом и Олафом вышли на крыльцо и оказались в окружении семей и пар, ждущих свой лучший завтрак в ближайших трех округах, который, очевидно, подавали здесь в любое время дня. Некоторые из местных на нас косились, но они отворачивались, стоило нам посмотреть в ответ. Наши жетоны по-прежнему висели на виду, потому что мы все еще были с ног до голове увешаны оружием. Но хотя бы на нас с Эдуардом были форменные ветровки с надписью «МАРШАЛ» большими буквами.
— Хочу проверить, как там Бобби. — Сказала я.
Эдуард первым спустился по ступенькам и направился к машине, на которой мы с ним приехали. Я понятия не имела, где припарковался Олаф.
— Считаете, что Дюк вовлечен? — Поинтересовался Олаф, как только у нас появилось немного приватности.
— Нет, но местных полицейских здесь мало. — Ответила я. — Мне не нравится мысль о том, что Рико охраняет клетки в офисе шерифа.
— Им по-прежнему нужна смерть Бобби. — Согласился Эдуард.
— В противном случае они зря убили Рэя Маршана. — Добавила я.
Эдуард нажал кнопку на ключах и разблокировал свой арендованный внедорожник. Олаф собирался отправиться за своей машиной, но я окликнула его:
— Поедешь с нами. За твоей тачкой вернемся позже.
— Ты боишься его. — Заметил Олаф.
— Ага, пульс частит, сердечко шалит. Садись уже, чтобы мы могли, наконец, проверить, как там Бобби.
Я ожидала, что он будет спорить, но он не стал. Он просто сел на заднее сиденье внедорожника. Я взяла в руки свой шотган, а Эдуард вырулил с парковки так быстро, что мы едва не врезались в машину, ожидавшую свободного места позади нас. Может, дело было и не в грузовиках. Может, здесь просто парковка такая.
77
Эдуард без лишних разговоров припарковал внедорожник перед офисом шерифа.
— Что она здесь делает? — Спросил Олаф.
Я не могла понять, о ком он говорит, пока не начала выбираться из машины, встав на подножную ступеньку. В тот момент на крыльце я увидела Джоселин. Она по-прежнему была вся в белом и стояла чуть привалившись к поручням, словно рядом вот-вот должен был появиться фотограф. Дело было не только в одежде и босоножках на ремешках, но и в какой-то личной театральности. Нет, не так. Она была драматична в том самом смысле, как бесполезная-драма-в-твоей-жизни, а не я-собираюсь-стать-актрисой. Она источала флюиды королевы драмы, как Олаф источал флюиды насилия. Никому из них ничего для этого не нужно было делать специально — только существовать, и каждый из них по-своему мог разъебать твою жизнь.
Джоселин направилась к нам, рыдая и выкрикивая:
— Маршалы, я пыталась поговорить с Бобби, пыталась объяснить ему, что я чувствую, но он