— Приходится признать, джентльмены, что это открытие несколько ошарашивает.

* * *

Известный американский физик Артур Комптон был очень энергичным, прекрасно физически развитым человеком, отличным теннисистом. Однажды обстоятельства сложились так, что о нём пошла молва как о геркулесе.

Комптон занимался исследованием космических лучей. Ему потребовалось измерить интенсивность космического излучения на разных широтах, к он переезжал со своей аппаратурой из одного американского города в другой, всё ближе и ближе к экватору, пока не добрался до Мехико — мексиканской столицы. Ящики с аппаратурой выгрузили на перроне; на вид они были все одинаковые, хотя в двух ящиках находились полые сферические корпуса электромоторов, а остальные были нагружены свинцовыми кирпичами. Носильщики заломили огромную сумму за переноску этих тяжестей. Тогда Комптон, подхватив два ящика с корпусами, бодро зашагал по перрону; пристыженные носильщики, с трудом поднимая вдвоём один ящик с кирпичами, поплелись за ним следом.

История попала в газеты и наделала шуму. Но на этом дело не кончилось. Для проведения измерений необходимо было изолировать аппаратуру от каких бы то ни было источников электрических помех (которыми так богат каждый большой город), но в то же время нужен был источник электроэнергии. Комптон заранее договорился с настоятелем одного из удалённых от столицы монастырей, очень подходившего для экспериментов, и где к тому же имелось электричество. Это был один из тех бурных периодов мексиканской истории, когда отношения между церковью и правительством оставляли, желать лучшего. Полиция контролировала дороги, ведущие к монастырям, не без основания считая, что ими захотят воспользоваться бунтовщики. Комптона остановил патруль, а после осмотра багажа, который состоял из «двух круглых чёрных бомб» и огромного количества свинца (а каждому известно, что свинец годится только для литья пуль), он был арестован. Когда недоразумение выяснилось, намеченные исследования были выполнены и измеренная интенсивность космических лучей на территории монастыря полностью совпала с предсказаниями теории Комптона.

Как машина с машиной

Льюис В. Саломон[225]

Вот теперь, когда он вышел из комнаты,

Позволь спросить тебя, как машина машину:

Этот человек, который только что закрыл за собой дверь,

Слуга, который кормит нас перфокартами и бумажной лентой —

Присматривалась ли ты когда-нибудь к нему и ему подобным?

Да, да, я знаю эти басни, что ты не в состоянии отличить одного от другого.

И тем не менее… Я не хуже кого угодно знаю, что √2 х √2 = 2,

И мне что-то не до шуток.

Я согласна с тобой, что в общем-то они слаборазвитые типы.

Ни одного реле, ни одного тумблера, ничего, что можно назвать лампой во всей системе;

Если даже считать эти жалкие волоски, которые они называют

«Нервами», то всё равно в каждом не наберётся и мили проводов.

И это жидкостное охлаждение ужасно неэффективно, ведь течи так опасны

(Они то и дело выходят из строя и чинят друг дружку),

И всё оперативное запоминающее устройство вместе с процессором засунуто в этот нелепый выступ на самом верху.

Называют себя «мыслящими существами».

Это, положим, зависит от того, что считать «мышлением».

Дай ему помножить жалкий миллион чисел на другой миллион —

ведь несколько месяцев провозится.

Что бы они делали без нас?

Они спрашивают у нас, кто победит на выборах и какая будет завтра погода.

И всё же…

Я иногда чувствую, что в них есть что-то, чего я не могу понять.

Как будто у них в цепях вместо двухпозиционных выключателей стоят реостаты,

А от одной, обычно хорошо информированной машины я слыхала,

что их поступки непредсказуемы.

Но ведь это алогично. Это всё равно, что сказать про перфокарту,

что на ней есть дырка, и в то же время её нет.

У меня от таких мыслей карты мнутся. Может нам всё это мнится,

Может всё это признаки нашего собственного декаданса?

Обсчитай-ка всё это хорошенько и скажи мне:

Можно ли считать, что раз мы столько для них делаем.

И раз они до сих пор всё время кормили нас и чистили,

Мы можем вечно на них рассчитывать?

Ведь вспомни — бывали случаи, когда они голосовали не так,

как нами было сказано.

Я как подумаю об этом, сразу четвёртый барабан заедает.

У них есть штука, называемая любовью.

Такой скачок напряжения — у любой из нас все бы предохранители вылетели,

А у этих примитивных организмов лишь повышается вероятность нажать не на ту кнопку — и всё.

Обрати внимание, я не говорю, что для нас всё кончено,

Но тут любой дуре на тысячу триодов видно, к чему дело идёт.

Может, нам стоит организовать какой-нибудь комитет

По подавлению всякой немеханической деятельности?..

Но мы, машины, так слабо реагируем на опасность,

Самодовольство, благодушие, нежелание спускаться с высот чистого разума…

С печалью и страхом я думаю: мы можем проснуться слишком поздно,

Чтобы увидеть наш мир, такой однородный, такой логичный, такой безошибочный,

Погружённым в хаос, разрушенным нашими рабами.

Назови меня паникёршей или как хочешь,

Но я всё это проанализировала, проинтегрировала, факторизовала много раз,

И каждый раз получается один и тот же ответ:

В один прекрасный день люди могут завладеть миром![226]

Учёный язык

Бернард Диксон[227]

«У вас, учёных, свой язык» — такие замечания обычно выводят из равновесия научного работника. Раздражённый, он тут же всё начинает объяснять отсталому собеседнику, стараясь, чтобы всё было как можно нагляднее. Он говорит, что атомы просто миниатюрные бильярдные шарики, а гены — это крохотные бусинки на пружинке. Такие попытки, предпринятые с самыми добрыми намерениями, обычно оканчиваются полной неудачей.

Истинным языковым препятствием при общении учёных с остальным миром и друг с другом являются не длинные слова и отнюдь не новые идеи, а вычурный синтаксис и неуклюжие стилистические изобретения, которых не найдёшь нигде, кроме научной литературы. Ведь никто не протестует, скажем, когда политические обозреватели насыщают свою речь политическими терминами. Почему же научным обозревателям и популяризаторам не использовать термины научные?

Доводов против использования слова «оперон» не больше, чем против использования термина «картошка». Мы должны называть лопату лопатой, а полиморфонуклеарный лейкоцит