Коля поднялся, и неизвестный крепко обнял вдруг его, прижимая к себе, – и замер так.

– Значит, по новой все начинать, – продолжил неизвестный, глядя в костер. – Только теперь тяжелее будет. Ровно в семь раз. А тебе… Тебе в сто раз тяжелее будет.

Коля смотрел удивленно, не понимая, о чем говорит неизвестный. Тот понял это и усмехнулся:

– А ты и вправду поверил, что ты теперь Абдалла? Нет, брат, Колька Иванов ты, наш, почаще в зеркало на себя смотри. И между прочим, ты сначала крещен был. А первое слово дороже второго. И никуда тебе не деться, все равно в свою веру возвращаться придется! В нашу веру. Не сразу, конечно, не сразу. – Он помолчал, вздохнул. – Ладно, уезжать мне надо, завтра с утра на работу.

Неизвестный повернулся, протянул для прощального пожатия руку, но вдруг опустил.

– Знаешь что, перекрестись на прощание… – попросил он. – Перекрестись, и я пойду.

– Как? – не понял Коля.

– Ну, как все нормальные люди крестятся. Вот так! – Неизвестный быстро и решительно перекрестился.

– Вы левой рукой, – сказал Коля.

– А, это… – смутился неизвестный. – Я же от рождения левша, когда волнуюсь… Вот! – и так же быстро и решительно перекрестился правой. – Ну? Я понимаю, трудно, но начинать-то надо!

– Я не могу, – тихо сказал Коля.

– Почему?

– Потому что мне нельзя.

– Потому что нет Бога, кроме Аллаха, и Мохаммед пророк его?

– Да.

Неизвестный катнул по скулам желваки, стукнул друг о друга кулаками, резко сел, думая, с силой потирая лоб.

– Хорошо! – выкрикнул он. – Оставался бы в таком случае там – зачем ты сюда приехал?

– Я не знаю.

– Хорошо, почему ты сюда приехал?

– Потому что я слышал голос.

– Голос? И что он тебе сказал?

– Он сказал: «Возвращайся в свой дом».

– Ну! – закричал неизвестный. – И после этого ты…

– Он сказал мне это на фарси, – тихо объяснил Коля. – Я рассказал это дедушке Амриддину, и он стал собирать меня в дорогу.

Неизвестный засмеялся:

– Так, может, ты приехал сюда, чтобы народ в веру свою затягивать?

– Я не знаю, – тихо сказал Коля.

– А я знаю! – закричал неизвестный. – Знаю, что ты сейчас перекрестишься!

Коля помотал головой, виновато улыбаясь.

– Но ты хотя бы просто перекрестись, для меня! Просто, понимаешь?

Он схватил Колину ладонь, с силой свел пальцы в щепоть, но тот вдруг вырвал руку и оттолкнул его.

И мгновенно неизвестный выхватил из-под мышки пистолет и навел в Колину грудь.

– А так? Так – перекрестишься?

Коля попятился, испуганно глядя на оружие.

– Теперь я понимаю, что Леха имел в виду, когда предателем тебя назвал. Ты не только Родину, ты веру нашу предал… Коля Иванов, Коля Иванов… Коля Иванов, родной, я умоляю тебя, я на колени готов стать, только… – заговорил неизвестный со слезами на глазах, наступая и не сводя дула с Колиной груди. – Я не хочу убивать тебя, клянусь, но, если ты…

Коля остановился, и неизвестный остановился.

– Если ты…

– Нет…

Из ствола вылетело пламя, и только потом громыхнул выстрел. Пуля отбросила Колю к стволу ветлы, и он вцепился в ее корявую кору. Пуля пробила рубаху и проломила грудную кость, в отверстой груди что-то глубоко и редко вздыхало, успокаиваясь. Ноги отказывались держать его, и он держался руками, обламывая кору и оседая. Он улыбался, глядя прямо перед собой. Оставляя на дереве широкий кровавый след, Коля опустился на колени и ткнулся головой вперед, как делал это в своих мусульманских молитвах, и застыл так, умер.

– Коля-я! – послышался от деревни голос тетки Сони.

Неизвестный оглянулся, побежал к реке и на ходу бросил пистолет в воду.

– Колян! – закричал от деревни Федька.

Туман был непроглядно густым.

Неизвестный вбежал в реку, окунул руки, плеснул пригоршню воды в лицо и побежал прочь вдоль берега. Но, споткнувшись обо что-то, упал, быстро поднялся и остановился…

– Ко-оля-я! – звала тетка Соня.

– Коля-ян! – звал Федька.

– Колю-юня! – звал крестный.

– Абдалла! – звала Верка.

– Абдула! – звали аржановские.

И никого не было видно в этом тумане.

Обхватив голову руками, сидел у погасшего костра неизвестный и, раскачиваясь из стороны в сторону, то ли выл, то ли стонал.

Вязнущие в густом тумане голоса, короткое гулкое эхо, вой неизвестного и шум близкой реки – все это перемешивалось и звучало едино, словно первая молитва Богу, о существовании которого аржановские только теперь и узнали, Богу суровому и милосердному.

1994

Глава первая. ВОТ МЫ КАКИЕ!

1

Cамолет свалился на голову – беззвучно выпал из низких немых облаков, растопырив, как кошка лапы, колеса шасси. Грузно ударившись о мокрый бетон, он взревел, жалуясь и страдая, но скоро замолк, помертвев, став просто железом.

Незамедлительно к его толстому боку прилепились два трапа, и по заднему стали спускаться немолодые, но стройные, хорошо одетые, с мягким загаром на лицах, улыбающиеся господа, которых дожидался внизу длинный аэропортовский автобус; передний трап оставался пустым. Тому, кто должен был выйти из открытой двери первого салона, предназначался стоящий прямо у трапа розовый «Роллс-Ройс», изящный и церемонный.

Но почему-то из первого салона никто не выходил…

За «Роллс-Ройсом» стоял огромный, черный, с тонированными стеклами, несколько зловещий «Шевроле-Субурбан». Рядом прохаживались и недружелюбно поглядывали по сторонам широкоплечие парни со стрижеными затылками и устрашающе мощными шеями – все в черных двубортных костюмах. Поставив ногу на подножку «субурбана», что-то кричал в трубку мобильного их начальник – пожилой, седой, пунцоволицый. Он кричал и от крика еще больше пунцовел лицом.

А из первого салона так никто и не выходил…

Седой кричал, парни нервничали, напряжение росло. Только господа из второго салона продолжали улыбаться и смотреть на пустой трап, на парней, на «Роллс-Ройс». Иностранцы – они улыбались даже тогда, когда седой вдруг громко и хлестко выматерился…

И одновременно в темном овальном проеме появился тот, кого все ждали. Это был мальчик… И это ему предназначался розовый «Роллс-Ройс», и это его собирались охранять бравые секьюрити, и это к нему бежал Седой с невесть откуда взявшимся огромным букетом цветов в руках…