Все были на четвертом этаже, столпившись у восточного окна. Он присоединился к ним. Снаружи на лужайке маршировали солдаты, продвигаясь вперед странным нерешительным шагом.

— Что они делают? — задалась вопросом профессор Крафт. — Это что, нападение?

— Можно подумать, что их больше, — сказала Виктория.

Она была права. Более дюжины солдат остановились на Хай-стрит, но только пять солдат прошли остаток пути к башне. Пока они смотрели, солдаты расступились, и одинокая фигура шагнула сквозь их ряды к последней оставшейся баррикаде.

Виктория резко вдохнула.

Это была Летти. Она размахивала белым флагом.

Глава тридцать вторая

Она сидела на своем Доби,

чтобы наблюдать за Вечерней Звездой,

И все Панкахи, когда они проходили мимо.

кричали: «Боже! Как ты прекрасна!

ЭДВАРД ЛИР, «Повязка».

Они отправили всех остальных наверх, прежде чем открыть дверь. Летти была здесь не для того, чтобы вести переговоры с толпой; они бы не послали для этого студента. Это было личное дело; Летти была здесь для расплаты.

— Пропустите ее, — сказал Робин Абелю.

— Пардон?

— Она здесь, чтобы поговорить. Скажи им, чтобы пропустили ее.

Авель сказал пару слов своему человеку, и тот побежал через зелень, чтобы сообщить заградителям. Двое мужчин забрались на вершину баррикады и нагнулись. Мгновение спустя Летти подняли на вершину, а затем слишком осторожно спустили на другую сторону.

Она пошла по зеленой дорожке, сгорбив плечи, флаг развевался за ней по тротуару. Она не поднимала глаз, пока не встретила их на пороге.

— Привет, Летти, — сказала Виктория.

— Привет, — пробормотала Летти. — Спасибо, что встретились со мной.

Она выглядела несчастной. Она явно не выспалась; ее одежда была грязной и помятой, щеки впалыми, а глаза красными и опухшими от слез. Из-за того, как она сгорбила плечи, словно вздрагивая от удара, она выглядела очень маленькой. И, несмотря на себя, несмотря ни на что, Робин захотел обнять ее.

Этот инстинкт испугал его. Когда она приближалась к башне, он недолго размышлял о том, чтобы убить ее — если только ее смерть не обречет их всех на гибель, если только он сможет пожертвовать собственной жизнью. Но так трудно было смотреть на нее сейчас и не видеть друга. Как можно любить того, кто причинил тебе такую боль? Вблизи, глядя ей в глаза, ему трудно было поверить, что эта Летти, их Летти, совершила то, что совершила. Она выглядела убитой горем, уязвимой, несчастной героиней страшной сказки.

Но в этом, напомнил он себе, и заключалось преимущество того образа, который занимала Летти. В этой стране ее лицо и цвет кожи вызывали симпатию. Среди них, что бы ни случилось, только Летти могла выйти отсюда невиновной.

Он кивнул на ее флаг.

— Здесь, чтобы сдаться?

— Для проведения переговоров, — сказала она. — Это все.

— Тогда входи, — сказала Виктория.

Летти, приглашенная, шагнула в дверь. Дверь захлопнулась за ней.

Какое-то мгновение все трое смотрели только друг на друга. Они стояли неуверенно посреди вестибюля, неровным треугольником. Это было в корне неправильно. Их всегда было четверо, они всегда приходили парами, ровным строем, и все, о чем Робин могла думать, — это острое отсутствие Рами среди них. Без него они были самими собой, без его смеха, его быстрого, легкого остроумия, его внезапных поворотов разговора, которые заставляли их чувствовать себя так, словно они крутили тарелки. Они больше не были когортой. Теперь это были только поминки.

Виктория спросила ровным голосом без интонаций:

— Почему?

Летти вздрогнула, но лишь едва заметно.

— Я должна была, — сказала она, высоко подняв подбородок, непоколебимо. — Ты знаешь, что это все, что я могла сделать.

— Нет, — сказала Виктория. — Я не знаю.

— Я не могла предать свою страну.

— Тебе не нужно было предавать нас.

— Вы были в плену у жестокой преступной организации, — сказала Летти. Слова прозвучали так гладко, что Робин мог только предположить, что они были отрепетированы. — И если бы я не делала вид, что согласна с вами, если бы не подыгрывала вам, я не понимала, как мне выбраться оттуда живой.

Неужели она действительно в это верила? — задался вопросом Робин. Неужели она всегда видела их именно такими? Он не мог поверить, что эти слова выходят из ее уст, что это та самая девушка, которая когда-то засиживалась с ними допоздна, смеясь так сильно, что у них болели ребра. Только в китайском языке есть иероглиф, в котором заключено то, как больно могут ранить простые слова: 刺, cì, иероглиф для шипов, для ударов, для критики. Такой гибкий иероглиф. Во фразе 刺言 刺語 он означал «колючие, жалящие слова». 刺 может означать «подстрекать». 刺 также может означать «убивать».

— Так что же это такое? — спросил Робин. — Парламент наелся?

— О, Робин. — Летти бросила на него жалобный взгляд. — Вы должны сдаться.

— Боюсь, переговоры так не ведутся, Летти.

— Я серьезно. Я пытаюсь предупредить вас. Они даже не хотят, чтобы я была здесь, но я умоляла их, я писала отцу, я дергала за каждую ниточку.

— Предупредить нас о чем? — спросила Виктория.

— Они собираются штурмовать башню на рассвете. И они собираются уничтожить ваше сопротивление оружием. Больше не надо ждать. Все кончено.

Робин скрестил руки.

— Тогда удачи им в возвращении города.

— Но в этом-то все и дело, — сказала Летти. — Они сдерживались, потому что думали, что смогут уморить вас голодом. Они не хотят вашей смерти. Хотите верьте, хотите нет, но им не нравится стрелять в ученых. Вы все очень полезны, в этом вы правы. Но страна больше не может этого терпеть. Вы подтолкнули их к краю.

— Тогда логичнее всего было бы согласиться на наши требования, — сказала Виктория.

— Ты знаешь, что они не могут этого сделать.

— Они собираются уничтожить свой собственный город?

— Думаете, Парламенту не все равно, что вы уничтожите? — нетерпеливо потребовала Летти. — Этих людей не волнует, что вы делаете с Оксфордом или Лондоном. Они смеялись, когда свет померк, и они смеялись, когда рухнул мост. Эти люди хотят уничтожить город. Они считают, что он и так уже стал слишком большим и громоздким, что его темные, убогие трущобы преобладают над всеми его цивилизованными районами. И вы знаете, что больше всего пострадают бедные. Богатые