На запечатанном конверте, в который были вложены листки с его «Завещанием», он велел секретарю сделать такую надпись: «Вскрыть может только В. И. Ленин, или в случае его смерти Надежда Константиновна». Володичевой пришлось сделать над собой усилие, чтобы заставить себя написать эти слова.

Так проходили дни. Ленин лежал, и каждый вечер ровно в восемь, регулярно, как часы, к нему в спальню входила секретарь, чтобы сделать очередную запись в его «дневник» — то есть в готовившийся проект политических изменений, эту мину замедленного действия, которая, по его замыслу, должна была сработать в точно намеченное время. А пока — надо было все скрывать и прятать. Парализованный, лежавший почти без движения, он снова был страстным агитатором и снова давал бой своим врагам. Он отчетливо понимал, какая драма разворачивается в его маленькой, скупо освещенной комнате: здесь, ни больше ни меньше, шла речь о судьбе России и выживании Коммунистического Интернационала. Но он тогда и не догадывался, да и как он мог такое предвидеть, что его «Завещание» обречено, оно попадет в руки его врага.

24 декабря состоялось заседание Политбюро, на которое были вызваны лечившие Ленина врачи. На заседании присутствовал Сталин. Было решено ввести строгий больничный режим. Ленину было категорически запрещено принимать посетителей; его окружению не разрешалось передавать ему письма; ограничивался список лиц, с которыми он мог общаться. Это были только врачи — в первую очередь; затем — ближайшие родственники; допускались также секретари, но всего на несколько минут по вечерам. Теперь Ленин был почти полностью изолирован от людей и внешнего мира, как узник в Петропавловской крепости.

Наиболее суровым ограничением был запрет сообщать ему какую-либо политическую информацию. Этому запрету должны были следовать как секретари, так и члены его семьи. Но по молчаливому соглашению ни Крупская, ни Мария Ильинична, обе в прошлом опытные революционерки-конспираторши, вовсе не собирались подчиняться приказам врачей и Политбюро. Небольшими дозами они передавали ему сведения о том, что происходило в партийных сферах. Крупская особенно пристально следила за Сталиным, поставив на ноги весь четко действующий ленинский секретариат. Пока Ленин лежал, немощный и больной, она превратилась в его глаза и уши, став для него мощным звеном связи с внешним миром.

Сначала каждый вечер он диктовал по пять минут; потом эти пять минут превратились в десять, а там и в пятнадцать. К Новому году Ленин сумел убедить врачей, что для улучшения работы его головного мозга и общего самочувствия ему просто необходимо работать над «дневником» ежедневно по двадцать минут утром и двадцать минут вечером. Ленин был непреклонен и стоял на своем. Он обещал врачам, что сразу же по истечении двадцати минут будет прекращать диктовку, даже если в тот момент он будет на середине фразы. Конечно, это обещание он не выполнял. Три дня подряд он диктовал документ, содержавший указания, касавшиеся Госплана. Он считал, что Госплан следует наделить отчасти законодательными функциями. Первоначально это была идея Троцкого, но тогда Ленин возражал на тех основаниях, что, мол, многочисленные научные и технические специалисты, привлеченные для работы в Государственную плановую комиссию, заражены буржуазной идеологией и среди них было совсем мало активных членов партии. Председателем Госплана был Кржижановский, а его заместителем — Пятаков. Ленин упрекал их обоих: первого за то, что тот был слишком снисходителен по отношению к антикоммунистам, а второго за то, что он был излишне жестким с учеными и совершенно ничего не понимал в научных делах. Теперь Ленин предлагал поставить во главе Государственного планового комитета ученого с широким научным кругозором и опытом, вне зависимости от того, коммунист он или нет. При этом он считал, что в составе учреждения должно быть создано небольшое ядро из преданных партийцев, чтобы они не давали беспартийным специалистам отклоняться от линии партии. Ленин предлагал наделить Госплан, возглавляемый «буржуазным умником» (правда, под соответствующим присмотром), невиданными доселе полномочиями в управлении хозяйством страны.

Все чаще и чаще Ленину приходила мысль о необходимости контролировать руководящих товарищей. Политический контроль не работал, приказы надлежащим образом не выполнялись. Завоевав власть, Ленин все силы положил на то, чтобы создать такую систему государственного управления, которая обеспечила бы четкое и самое скорое выполнение всех издаваемых его правительством приказов. И вот этот карточный домик, построенный им с таким старанием и страстью, рассыпался у него на глазах. Правительство не умело и не могло управлять; у него еще не было головы, а конечности уже пожирала гангрена. Ленин снова выдвигает предложение расширить Центральный Комитет, довести его состав до ста членов и задействовать еще пятьсот инспекторов, которые следили бы за тем, чтобы решения Центрального Комитета выполнялись.

Эти указания, изложенные сухим, казенным языком, характерным для стилистики партийных докладов, на самом деле отражали глубокую драму в душе вождя. Он переживал моральный кризис, из которого был единственный выход — радикальные перемены в государстве. Годами он твердил о диктатуре пролетариата, прекрасно понимая, что по сути это была вооруженная диктатура кучки интеллигентов-марксистов. Доживая свои последние дни, он думал, что государство можно спасти только одним путем — вернув наконец-то власть рабочим и крестьянам. Потому он и хотел расширить Центральный Комитет; тогда рабочие и крестьяне в нем были бы в большинстве, и им помогали бы еще полтысячи членов Рабоче-крестьянской инспекции. И все же он не мог не понимать, что уже поздно. Сама природа коммунистической революции такова, что государство, ею созданное, не может быть ничем иным, как диктатурой одной личности, и как таковое обречено быть невыносимой тиранией для всех остальных.

Перебирая в уме все эти проблемы, он все больше убеждался в том, что, несмотря на все жертвы, которые принес народ, чтобы сделать коммунистическое государство реальностью, в жизни его мало что изменилось по сравнению с царским временем. В ужасе и смятении, с запоздалым чувством раскаяния он вынужден был признать, что Советское государство совершило так много ошибок, что искупить их уже нельзя.

30 декабря в продиктованном им тексте он разоблачал Сталина, Орджоникидзе и Дзержинского, каждого поименно, однако за обвинениями в их адрес подразумевалось все советское правительство. Непосредственным поводом для подобной атаки послужили ошибки Орджоникидзе в переговорах с грузинскими националистами из группы Мдивани. Дзержинский был послан в Грузию, чтобы разобраться в этом деле на месте. Вернувшись, он доложил, что «некоторые злоупотребления» действительно были допущены, но все обошлось. Политическую ответственность за «грузинский конфликт» Ленин возлагал в первую очередь на Сталина как генерального секретаря ЦК, имея в виду то, что он хотел силой заставить Грузинскую республику войти в состав СССР, хотя по конституции Союз являлся добровольным сообществом республик. Как человек, полностью признававший свою вину, Ленин просит записать такие слова:

«Я, кажется, сильно виноват перед рабочими России за то, что не вмешался достаточно энергично и достаточно резко в пресловутый вопрос об автономизации, официально называемый, кажется, вопросом о союзе советских социалистических республик.