Однако наступление англичан на Сомме в 1916 г. не смогло прорвать немецкий фронт. Французы потеряли под Верденом столько тысяч своих молодых солдат, что не могли помочь своим союзникам так сильно, как те рассчитывали. На востоке Россия все больше превращалась для своих друзей в «надломанный стебель тростника, который, если человек обопрется на него, впивается ему в ладонь и пронзает ее», каким был в древности Египет. Румыния, которую московский царь прельстил коварными обещаниями, вступила в войну, но в результате была только предана и разгромлена. Наступила третья зима войны, а Францию по-прежнему рассекали, словно раны, вспыхивавшие огнем и дымившиеся траншеи. Победа была далека. Начиналась сильная нехватка продовольствия, угля не хватало еще сильнее, чем еды. Гражданское население, даже те, кто жил далеко от линии фронта, начинало испытывать большие трудности из-за полного прекращения обычной жизни. Но республика по-прежнему не теряла веру и мужество.

В 1917 г. сердца всех жителей Фландрии задрожали от радости, когда их собратья-республиканцы из-за моря приняли вызов, брошенный прусским милитаризмом, и Америка вступила в мировую войну. Но американская армия казалась ничтожно малой. Первоначально выгода от этого подкрепления была лишь моральной: французы осознали, что человечество одобряет их борьбу. Потом были финансовая помощь и помощь военного флота в борьбе против похожих на гадюк подводных лодок, почти задушивших экономическую жизнь и Франции, и Англии. Американская армия долгое время шла на помощь с мучительной медлительностью.

Россия свергла царей, но сама быстро погружалась в хаос, который был прямым последствием многих веков деспотизма. Она не только не могла помочь; вскоре она сама стала отчаянно умолять Францию о поддержке. На Западном фронте французы доблестно предприняли попытку помочь своим британским союзникам. Груз войны становился непосильным для французских солдат. Говорили, что эта операция – последнее большое наступление, которое может предпринять республика. Руководство операцией было поручено умному, но, как выяснилось, чересчур умному генералу Нивелю. Во время наступления на немецкие позиции вдоль Эны (16 апреля) французы сражались доблестно, но не без ошибок. Ключевые укрепления противника не были захвачены. Потери среди атакующих, как сообщают, были ужасными. Нивеля вскоре заменили более благоразумным и способным Петеном, но до этого «умник» успел потерпеть поражение, которое на время ослабило боевой дух французской армии. Однако французы дрогнули лишь на короткое время. Предатели (а в их стане были предатели – Боло и др.) были выслежены и вскоре наказаны с суровостью, достойной древних римлян. Но в конце весны и в продолжение всего лета 1917 г. французов, казалось, начал сковывать страх. Они боялись, что Америка вступила в войну слишком поздно. Россия всё больше слабела. Англичане старались прорвать вражеский фронт во Фландрии – как казалось французам, безуспешно. Нехватка еды усиливалась. Казалось, что пацифисты и противники войны из числа социалистов повсюду поднимают головы. Тела и кровь французов кричали о том, что Франция больше не может быть полем сражения для битвы народов и что нужно попытаться заключить «договорной мир», то есть мир, при котором немцы будут победителями во всех отношениях, только не по имени.

Американские войска стали прибывать во Францию, но вначале это были только отдельные батальоны и полки. Сначала Англия готовилась слишком медленно; теперь казалось, что Соединенные Штаты спешат очень медленно. В октябре австро-германская армия нанесла сокрушительное поражение Италии[330], настолько деморализовавшее это королевство, что некоторые из измотанных боями дивизий Петена были срочно отправлены за Альпы, чтобы помочь итальянцам удержать позиции у реки Пьяве, прикрывавшие Венецию и Милан. 7 ноября временное правительство России было свергнуто ультрарадикальными большевиками. Теперь стало совершенно ясно, что Россия не только больше не окажет своим союзникам большой помощи в войне, но и заключит сепаратный мир. Что же удивительного в том, что слабые духом люди и предатели-пропагандисты, казалось, делали все худшее, что могли, среди всех врагов Германии? И разве удивительно, что нигде они не были так активны, как во Франции? Она пострадала больше, чем другие, ей было обещано больше, чем другим, но до сих пор никто не оказал ей настоящую помощь.

В ноябре 1917 г., сразу после краха Италии и России, кабинет премьер-министра Пенлеве, человека с хорошими намерениями, но не слишком решительного, был свергнут. В такое время был нужен Комитет общественного спасения без гильотины, Дантон без сентябрьской резни. И президент Пуанкаре назначил премьер-министром Жоржа Клемансо, одного из самых знакомых французам политиков тогдашней Франции. Новому премьеру было семьдесят восемь лет; он уже когда-то был премьером; он был мастером дебатов; он имел большое влияние в палатах. Но до этих пор его больше знали не как лидера-созидателя, а как безжалостного критика-разрушителя, который «был независим в своем радикализме и не следовал ни за каким вождем, а руководствовался собственными принципами». Как редактор он был еще более выдающимся человеком, чем как парламентарий. В его «Авроре» во время «дела Дрейфуса» было опубликовано знаменитое письмо Золя «Я обвиняю». Под его ударами пали одно за другим несколько министерств. Современники называли его Тигр, и в этом прозвище сочетались ненависть и восхищение. В мирное время он с такими чертами характера иногда могли не внушать доверия, но во время войны они были так же необходимы, как порох и пушки. Этот человек, старый годами, но вечно молодой душой, по воле Бога стал главным спасителем Франции[331].

Когда Клемансо стал премьером, Луи Мальви (бывший министр внутренних дел) находился под обвинением в разглашении государственных тайн. Клемансо привлек его к судебной ответственности. Сенат рассмотрел дело Мальви и приговорил его к изгнанию на пять лет, которые тот провел в Испании. Как раз перед его осуждением был арестован известный предатель – живший в Египте авантюрист-француз Боло по прозвищу Паша. Его Клемансо отдал под суд по обвинению, предусматривавшему смертную казнь; Боло был осужден и казнен. За спиной Боло была смутно видна более зловещая фигура – бывший премьер Кайо, которого обвиняли в тайных переговорах с врагом нации. Ему Клемансо вскоре тоже предъявил обвинение и отправил его в тюрьму.

А 20 октября 1917 г. Тигр впервые предстал перед палатой депутатов и объявил им, какой будет его политика. Это была программа открытой войны как против внешних, так и против внутренних врагов. «Всех обвиняемых будет судить военный трибунал! Больше никаких пацифистских кампаний, никаких немецких интриг! Ни предательства, ни полупредательства! Война, только война!..