Раза два или три Прохоров приезжал к Мариночке в гости. Просто так. Она жила ужасно далеко, и хотя сам Прохоров жил не так чтобы на Тверском бульваре, но тут была какая-то несусветная даль. Они вышли из метро на неизвестной Прохорову станции, кругом гулял ветер и пахло то ли морем, то ли лесом, у автобусных остановок стояли просто орды, тучи людей, и они с Мариночкой взяли такси, и по дороге Прохоров все косился на Мариночку и думал, как это она умудряется каждый день к девяти ноль-ноль приезжать в институт, всегда накрашенная, наглаженная, и волосы чуть подвиты и сбрызнуты лаком. От метро до Мариночкиного дома набило рубль с копейками – не напасешься каждый день кататься. Пока ехали, Прохорову очень захотелось пить, и он сразу прошел в кухню, без спросу налил стакан воды из-под крана и стал пить, отвернувшись к окну, и чуть было не поперхнулся водой. Потому что кругом, сколько глаз хватало, морскими волнами колыхались точно такие же, как Мариночкин, пятиподъездные девятиэтажные дома; темнело, окна горели, и целыми рядами, сверху вниз, светились кухни, с фестончатыми занавесками типа «кошкин дом» и одинаковыми красными светильниками-шариками, а дальше шел ряд комнат, и везде, сверху вниз, были одинаковые тюлевые занавески и одинаковые хрустальные люстрочки, а дальше дневным светом мигал сверху вниз ряд окон лестничной клетки, а дальше опять шли кухни – сверху вниз ряд красных шариков… Прохоров огляделся и увидел, что в Мариночкиной кухне тоже фестончатые занавески «кошкин дом» и под потолком – красный шарик-фонарик, и Прохорову показалось, что здесь во всех домах, сколько глаз хватает, только чистенькие однокомнатные квартиры, и в каждой такой квартире живет такая вот чистенькая, хорошенькая Мариночка из отдела кадров, живет и дожидается своей судьбы… Но по тротуарам бегали ребятишки, у подъездов на лавочках сидели бабки – в общем, ясно было, что здесь просто живут люди, да и кому, спрашивается, была бы нужна такая прорва аккуратненьких девочек из отдела кадров?

У Мариночки на стенах висели фотографии, и на этих фотографиях Прохоров обнаружил среди всего прочего одну весьма известную физиономию – это был знаменитый кинорежиссер, знаменитый не только своим талантом – чего, впрочем, никто не отнимает, – но и своей экстерриториальностью, своего рода космосполитизмом. Он жил, снимал и женился то здесь, то там, и его творческие перемещения служили постоянным предметом околокиношных сплетен и сдержанных комментариев газеты «Советская культура». Так вот, Мариночка из отдела кадров тоже была его женой, да, да, она целых пять месяцев пробыла его законной супругой, и она показала Прохорову свидетельство о браке, а также копию свидетельства о разводе. Он как раз вернулся из Мадрида, где закончил снимать «Смех одинокого». Мариночка у него была между Эдит Лундквист и Ксенией Карамышевой. Занятно! Прохоров уже по-новому косился на Мариночку, а она, расставляя на журнальном столике чашечки и разливая чай, спокойно рассказывала, что познакомились они очень просто. Она ночью ехала на такси из гостей, а он стоял и машину ловил. Таксист его узнал и сказал, что, мол, давайте подвезем известного человека. На площади Восстания. Он прямо сразу предложение сделал, прямо в такси. «А жили где?» – «Сначала три дня у меня, а потом у него, на Котельнической». – «А потом, значит, развелись?» – «Значит», – спокойно отвечала Мариночка, и вообще обо всем этом она рассказывала, что называется, без комплексов и даже с некоторой самоиронией.

Мариночка показывала Прохорову фотографии своей недолгой, но чрезвычайно пышной супружеской жизни, и там, на премьерах, фестивалях, пикниках и приемах, время от времени мелькал лохмато-бородатый Артем, и рядом с ним его жена Санчукова Анна Андреевна, в разных модных пиджаках и фулярах, но с той же кривой улыбкой и взглядом в сторону. И Прохоров с Мариночкой, сидя на диване, долго, до темноты, рассматривали эти бесчисленные фотографии, у Мариночки они хранились по-всякому – и в коробках, и в конвертах, и просто так, и в альбомах тоже, и нечаянно на свет вылезал какой-нибудь совершенно к делу не относящийся альбомчик, где была совсем юная, пионерская Мариночка, но Прохоров терпеливо рассматривал и эти бестолковые картинки, поскольку все это пусть косвенно, пусть едва-едва, но тоже относилось к Санчуковой.

А потом совсем темнело, Мариночка зажигала торшер, протянув руку куда-то кверху и вбок, нечаянно коснувшись Прохорова, обдав его запахом духов, шампуня, лака, каким-то особым запахом молодой, одинокой и аккуратной женщины, которая строго блюдет себя и зорко высматривает свой шанс. И они сидели вот так, бок о бок, и однажды Прохоров, рассматривая снимки и слушая тихие и подробные Мариночкины пояснения, обнял ее, и она придвинулась к нему ближе, и они сидели так, сорока двухлетний мужчина и двадцатипятилетняя женщина, боясь шелохнуться, а потом, когда Прохоров собрался уходить – но здесь слово «потом» не означает какого-либо умолчания, о нет! – потом, в прихожей, она подняла на него глаза и сказала, что любит его, но никогда не станет его любовницей, потому что любит его гораздо более, как сестра любит брата, они и есть брат и сестра, ибо все мы дети единого Отца, Который на небесах, и у Прохорова опять бессильно заломило в затылке от непонимания, потому что вчера на парткоме Мариночка отчитывалась как секретарь институтского комитета комсомола. И словно сквозь вату доносились до него Мариночкины слова, что она всегда, если ему будет худо, примет его и будет ходить за ним, как сестра за братом, а сейчас пусть он лучше уйдет навсегда. Или надолго – пока ему не станет совсем худо и некуда деваться. Но она сильно надеется, что ничего такого с ним не случится никогда – и она сквозь легкие слезы попыталась зло улыбнуться. Прохоров обнял ее за плечи, осторожно, как взрослую дочь или младшую сестру, обнял ее, бесталанный брат неудачливую сестру, и ушел, а на следующий день, разумеется, не стал заходить к ней в отдел кадров. Только приветливо кивал, встречая ее в коридорах института, и она отвечала ему такой же точно приветливой улыбкой.

А в остальном все было в порядке. На место Санчуковой взяли очень толкового паренька, он довольно быстро вышел на докторскую и сейчас уже второй раз отчитывался на ученом совете по ходу выполнения, а сам Прохоров выпустил два собственных учебных пособия, толстые и приличным тиражом, и его отдел – теперь уже не группа, а отдел – запланировал коллективную монографию. А про Санчукову ничего не было слышно, это становилось даже забавным, все-таки в одной области работаем, Прохоров закрытые публикации тоже иногда читал – и ни слуху ни духу. Может, она действительно бросила все это к черту и ребенка родила?

Прохоров решился ей позвонить. Откликнулся женский голос. Прохоров сначала подумал, что он просто забыл голос Санчуковой, и внимательно слушал, как женщина алёкала на другом конце провода. Нет, разумеется, это была не она. Может, не туда попал или они обменялись, мало ли что? Он набрал номер еще раз. Снова подошла женщина. Прохоров молчал, и женщина, обращаясь к кому-то рядом, громко сказала: «Тюша! Опять звонят и молчат, звонят и молчат!» Прохоров повесил трубку. Тюша – это значит Артем. Артем-Артюша-Тюша. И ему вдруг стало обидно за Санчукову, что теперь другая женщина называет ее мужа ласковым именем Тюша. Но впрочем, что ему за дело до чужих домашних перипетий?

Потому что у него дома тоже все было в порядке. Они с женой каждый год в отпуск ездили за границу по туристическим путевкам, бывали очень интересные поездки: Индия – Цейлон – Непал или, например, Куба. Дочка уже совсем почти выросла, каталась на горных лыжах, но замуж не торопилась. Говорила, что ей нравится жить с папой и мамой, нравится их спокойная, устоявшаяся жизнь, а с мужем еще неизвестно, как повезет. И действительно, семья профессора Прохорова жила очень спокойно, можно даже сказать – неизменно. Только собака старела. Прыгучий и нервный щенок превратился в могучего медалиста, потом в крепкого пожилого пса, а сейчас совсем старая собака на чуть подрагивающих лапах смирно стояла в прихожей, держа в зубах поводок с ошейником, ожидая прогулки, а диктор говорил, что Анна Андреевна Санчукова разработала мощные методы вероятностного прогнозирования, нашедшие широкое применение при создании систем управления космической техникой, и что велик ее вклад в укрепление оборонного могущества нашей родины, и что заслуги Анны Андреевны Санчуковой высоко оценены партией и правительством, и диктор перечислял ее премии и награды, а Прохоров ничего не слышал, он понимал только, что ее лицо, сейчас истаявшее на телеэкране, ее лицо с легкой улыбкой и взглядом в сторону, оно исчезло теперь уже совсем, и светлая память об Анне Андреевне Санчуковой, крупном ученом и человеке большого личного обаяния…