В начале августа посол СССР в Великобритании Иван Михайлович Майский направил в Москву свои комментарии относительно предстоящих переговоров глав двух государств. По его мнению, визит Черчилля диктовался двумя основными задачами, имевшими непосредственное отношение к отказу открыть второй фронт в 1942 году.

Первая, внутриполитическая, – «укрепить положение правительства, успокоить массы, напирающие с всевозрастающим требованием второго фронта в 1942 году, и выиграть время для маневрирования в стране и в парламенте в связи с этим требованием».

Вторая – выработка «единой стратегии всех союзников»; посол пояснил, что Черчилль сам «хочет быть в этой области связующим звеном между США и СССР» [140] .

Двенадцатого августа в половине седьмого утра самолет с британским премьер-министром поднялся в воздух с каирского аэродрома и направился с промежуточными остановками в Тегеране и Куйбышеве в Москву.

«Я размышлял о своей миссии в это угрюмое большевистское государство, которое я когда-то так настойчиво пытался задушить при его рождении и которое вплоть до появления Гитлера считал смертельным врагом цивилизованной свободы. Что должен был я сказать им теперь? Генерал Уэйвелл, у которого были литературные способности, суммировал все это в стихотворении, которое он показал мне накануне вечером. В нем было несколько четверостиший, и последняя строка каждого из них звучала: „Не будет второго фронта в 1942 году“. Это было все равно что везти большой кусок льда на Северный полюс» [141] .

И тем не менее сгладить реакцию на столь важную для нашего государства новость можно было только посредством личных коммуникаций. Кроме того, установив личный контакт с главой СССР, Черчилль намеревался сохранить влиятельные позиции в антигитлеровской коалиции, которые Великобритания постепенно стала терять. Именно поэтому, несмотря на все тяготы и опасности длительного авиаперелета в зоне боевых действий, он и согласился лично объясниться со Сталиным на его территории.

Прием главы британского правительства в Москве был организован на должном уровне. На Центральном аэродроме Черчилля встретила русская делегация во главе с заместителем председателя Совнаркома, наркомом иностранных дел В. М. Молотовым и начальником Генерального штаба РККА маршалом Б. М. Шапошниковым. Присутствовали также члены дипломатического корпуса и журналисты.

В отведенном Черчиллю особняке – даче № 7 (так называемая Ближняя) – его уже ждали множество слуг «в белых фартуках и с сияющими улыбками», которые следили «за каждым пожеланием и движением гостей».

«Длинный стол в столовой и различные буфеты были заполнены деликатесами и напитками, какие только может предоставить верховная власть, – не скрывая эмоций, делился Черчилль своими впечатлениями. – Нас угощали всевозможными отборными блюдами и напитками, в том числе, конечно, икрой и водкой. Кроме того, было много других блюд и вин из Франции и Германии, гораздо больше, чем мы могли или хотели съесть» [142] .

О чем Черчилль не знал, на случай воздушной тревоги было подготовлено бомбоубежище, а все продукты прошли специальную проверку в соответствующей лаборатории [143] .

Первая встреча двух крупнейших политиков XX столетия состоялась в Кремле, в семь часов вечера. Всем своим видом Сталин давал понять, что не слишком благоволит к тем новостям, которые привез его заграничный гость. С каждой минутой он становился все мрачнее и мрачнее и в конце концов заявил:

– Те, кто не готов рисковать, не могут выиграть войну.

Прозвучал также и провокационный вопрос:

– Почему вы так боитесь немцев?

Несмотря на прохладный прием в Кремле, Черчилль, по его собственным словам, заснул в ту ночь «с сознанием того, что по крайней мере лед сломлен и установлен человеческий контакт» [144] .

В следующие три дня главы двух государств встречались несколько раз, в том числе на официальном банкете, где присутствовали свыше сорока человек, включая руководство РККА, членов Политбюро и других официальных лиц.

«Сталин и Молотов радушно принимали гостей, – вспоминает Черчилль. – Такие обеды продолжаются долго, и с самого начала было произнесено много тостов и ответов на них в форме коротких речей».

Во время обеда Сталин оживленно говорил со своим гостем через переводчика.

– Несколько лет назад, – сказал он, – нас посетили Джордж Бернард Шоу и леди Астор. Леди Астор предложила пригласить Ллойд Джорджа в Москву, на что я ответил: «Для чего нам приглашать его? Он возглавлял интервенцию». Леди Астор парировала: «Это неверно. Его ввел в заблуждение Черчилль». А потом добавила: «С Черчиллем теперь покончено». – «Я не уверен, – возразил я. – В критический момент английский народ может снова обратиться к этому старому боевому коню».

– В том, что она сказала, – кивнул Черчилль, – много правды. Я принимал весьма активное участие в интервенции, и я не хочу, чтобы вы думали иначе.

Сталин дружелюбно улыбнулся, и британский премьер спросил:

– Вы простили меня?

– Все это относится к прошлому, а прошлое принадлежит Богу, – ответил бывший семинарист, а ныне глава атеистического государства [145] .

Как и следовало ожидать, встречи проходили трудно. Черчилль неоднократно «выражал неудовольствие ходом переговоров и заявлял о бесперспективности их продолжения». Он считал, что Сталин разговаривает с ним тоном, недопустимым для «представителя крупнейшей империи, которая когда-либо существовала в мире» [146] . И все же он брал себя в руки, продолжая терпеливо налаживать контакт.

Самая важная встреча (с точки зрения установления отношений) состоялась в ночь с 15 на 16 августа – перед отлетом Черчилля в Тегеран. Сталин пригласил своего гостя на неформальный банкет:

– Вы уезжаете на рассвете. Почему бы нам не отправиться ко мне домой и не выпить немного?

– В принципе, я всегда поддерживаю такую политику, – ответил премьер.

«Он вел меня через многочисленные коридоры и комнаты до тех пор, пока мы не вышли на безлюдную мостовую внутри Кремля… Он показал мне свои личные комнаты, которые были среднего размера и обставлены просто и достойно. Их было четыре – столовая, кабинет, спальня и большая ванная. Вскоре появились сначала очень старая экономка, а затем красивая рыжеволосая девушка, которая покорно поцеловала своего отца. Дочь Сталина начала накрывать на стол, и вскоре экономка появилась с несколькими блюдами. Тем временем Сталин раскупоривал разные бутылки, которые вскоре составили внушительную батарею».

– Не позвать ли нам Молотова? – неожиданно произнес вождь. – Он беспокоится о коммюнике. Мы могли бы договориться о нем здесь. У Молотова есть одно особенное качество – он может пить.

«Мы просидели за этим столом с восьми часов 30 минут вечера до двух часов 30 минут ночи, что вместе с моей предыдущей беседой составило, в целом, более семи часов, – продолжает свое описание Черчилль. – Обед был, очевидно, импровизированным и неожиданным, но постепенно приносили все больше и больше еды. Мы отведывали всего понемногу, по русскому обычаю пробуя многочисленные и разнообразные блюда, и потягивали различные превосходные вина. Молотов принял свой самый приветливый вид, а Сталин, чтобы еще больше улучшить атмосферу, немилосердно подшучивал над ним».