Она взяла колосья и положила их на руку, как женщина держит ребенка. Ей почему-то показалось, что так лучше всего.

Она замерла и стала разглядывать мужчину, занятого какими-то своими приготовлениями.

– Полчаса назад был такой замечательный свет! – недовольно ворчал он. – Вероятно, ты задержалась у фермера. Ну, конечно, мои дела для тебя менее важны, чем его дурацкие коровы!

Его голос сделался немного мягче. Затем он заявил совсем другим тоном:

– Если мне и сегодня не удастся справиться с твоей головой, я, наверное, просто сойду с ума!

Проговорив это, он поднял голову, да так и застыл, пораженный.

Теперь Астара полностью увидела его лицо и поняла, что Вулкан Уорфилд не менее хорош собой, чем два его кузена, только совсем по-иному.

У него были черные волосы, и его кожа, несомненно, от долгого пребывания на воздухе, отливала теплым, золотисто-коричневым цветом, присущим, по ее наблюдениям, людям, приехавшим с Востока. Он был худощав, на лице выделялись острые скулы и четко очерченный подбородок. Глаза, из которых все еще не исчезло удивление, вызванное ее появлением, смотрели проницательно, с немым вопросом.

Он долго не отрывал от нее взгляда. Она не шевелилась и ничего не говорила, просто стояла в белом платье, держа колосья так, как он просил. Тогда, ничего не говоря, Вулкан вернулся к своей картине.

Он стер то, что уже было, и принялся быстро и решительно работать кистью.

Прошло несколько минут. Затем он спросил:

– Как тебя звать?

Не успела Астара ответить, как он воскликнул:

– Нет, не говори ничего! Ты сама Афродита, сошедшая с Олимпа, чтобы занять место строптивой пастушки!

Астара ничего не ответила. Потом тихо сказала:

– Молли не придет.

– Ну и слава Богу! – воскликнул Вулкан. – Подними-ка чуточку подбородок… еще немножко – так, превосходно! И замри, не шевелись!

Его кисть, казалось, летала над полотном. Он бросал взгляд на нее, на мольберт, потом снова на нее, а она старательно сохраняла нужную позу.

Ей уже начинало казаться, что прошла целая вечность, когда он сказал:

– Откуда ты знала, как ты догадалась, что так отчаянно нужна мне? Ну да, конечно, боги всегда слышат стоны своих почитателей, разумеется, когда дают себе труд к ним прислушаться.

– Молли убежала с проезжим торговцем.

– Я так и думал, что она в конце концов поддастся на его уговоры, – равнодушно заметил Вулкан. – А почему бы и нет? Он, конечно же, сможет дать ей более полноценную жизнь, чем та, что ждала ее здесь.

– А он женится на ней?

Вулкан по-прежнему увлеченно работал кистью и в ответ на ее вопрос лишь философски пожал плечами.

– Надеюсь, что нет. Возиться с детьми она могла бы и здесь, в деревне.

– Судя по твоим словам, – заметила Астара, – догадываюсь, что ты не считаешь семейную жизнь привлекательной.

– Она стесняет обоих – и мужчину, и женщину.

– Какова же альтернатива?

– Быть свободным, бродить по свету, познавать жизнь, развивать свой разум и восприятие. Впрочем, тебе этого, разумеется, не понять.

– Ты уверен, я предпочту другое – быть связанной множеством детей и сидеть дома.

Бросив на нее взгляд, он резко сказал:

– Выше подбородок! Гляди вверх, как могла смотреть на небеса Персефона!

– В поисках света? – спокойно поинтересовалась Астара.

– Разумеется! Как будто греки делали когда-нибудь что-либо еще!

Немного помолчав, он заговорил снова, как бы сам для себя, и процитировал:

– «Когда Аполлон разливал по небу сверкающую миллионами огней зарницу, он исцелял все, к чему бы ни прикасался, и изгонял силы тьмы».

У Астары перехватило дыхание. Именно это она испытывала, когда жила в Греции с отцом и матерью в тот последний год, незадолго до их гибели. Ей был знаком этот свет, не походивший ни на какой другой в мире, и, хотя ей было сложно облечь свои ощущения в слова, ей все время казалось, что Аполлон постоянно находился там, рядом с ней. Она обнаруживала его во всем, что видела: в морских волнах, в рыбе, бьющейся в сетях, в сверкающих глазах греков и даже в голых скалах, грозно высившихся над долинами. Этот свет, казалось, кристаллизовался и становился более интенсивным, чистым, одухотворенным, чем всякий другой, какой ей приходилось наблюдать.

Вслух же она спросила:

– Зачем ты пишешь эту картину?

– Для книги, – кратко ответил Вулкан.

– Для какой книги? Ты сам ее написал?

– Разумеется!

– О чем же она?

– Сомневаюсь, что тебе это интересно.

– Мне очень интересно.

Он снова поглядел на нее.

– Ты само совершенство! Я готов пасть к твоим ногам и принести тебе жертву – тебе или тому высшему существу, которое ниспослало тебя сюда, потому что ты именно такая, какая мне и требовалась.

– Я рада, что смогла быть настолько… полезной.

– Полезной! – воскликнул он. – Это слово ничего не объясняет! Я был в отчаянии и не знал, удастся ли мне вовремя закончить картину. Но теперь ты здесь, и я закончу ее к нужному сроку. Вот только не знаю, как мне выразить свою благодарность.

– А что за срок? – осведомилась Астара.

– День публикации.

– Я спросила тебя, о чем книга.

Он улыбнулся, и ей показалось, что его лицо немного смягчилось.

Она решила, что лицо его было на самом деле суровым – лицо человека, перенесшего немало тяжелых испытаний, но не сдавшегося и сильного духом. Тогда она напомнила себе, что, по словам сэра Родерика, Вулкан был обычным бездельником, бродившим по земле без всякой осмысленной цели. Ее не удивляло, что сэр Родерик, всегда уходивший с головой в любое занятие, за что бы он ни брался, подстрекаемый честолюбием, презирал всякого, кого мог заподозрить в лени и праздности.

– Мне очень хочется узнать, о чем рассказывается в твоей книге, – настаивала Астара, -тем более после твоих слов о том, что я оказалась так… полезна.

– Ты мне необычайно помогла, и позволь сообщить, что в настоящий момент ты участвуешь в элевсинской мистерии.

Астара улыбнулась. Именно это она и ожидала услышать.

Отец рассказывал ей про величественные церемонии, проходившие в Элевсине, неподалеку от Афин: со всех концов света стекались туда люди, чтобы присутствовать при совершении мистерий в храме. Желающие пройти обряд инициации собирались под Акрополем у Двойных ворот, чтобы проделать четырнадцатимильный поход по Священной дороге. Они наряжались в пурпурные мантии, увенчивали чело ветками мирта, а в руках несли длинные ветки фенхеля. Кульминация длинной и утомительной церемонии наступала с появлением Персефоны, державшей пучок колосьев, как держат ребенка.