Теперь все хорошо . Салима стояла, как оглушенная, ее учащенный пульс постепенно приходил в норму, потом широкая улыбка разлилась по ее лицу.

Да, теперь все хорошо. Аль-Хамду ли-Ллахи , я счастлива!

Давно стемнело, а флот султана все еще не встал на якорь. Вновь ожили утихшие было страхи во всех дворцах: в Бейт-Иль-Сахеле, Бейт-Иль-Хукме и особенно в Бейт-Иль-Ваторо. Теперь волновались еще и за Меджида, отправившегося в бурю на двух утлых суденышках встречать отца.

— Они все пошли ко дну! Все! — прошептал кто-то.

— Да нет, это шторм помешал им, — возразил другой.

— Но ведь действительно ничего не видно, ни одного судна! — вмешался третий.

Тут раздался чей-то испуганный крик:

— Солдаты! Мы окружены и заперты здесь!

— Немыслимо! — закричали сразу несколько человек.

— Да посмотрите же сами! Нас окружила целая армия!

Во дворце разразилась буря, едва ли не такая, как за стенами здания. Салима, вместе с матерью жившая в Бейт-Иль-Хукме, вместе с толпой рванулась к окну, и они распахнули ставни. Перед ними предстало призрачное видение: темная ночь, темнее которой трудно было себе вообразить, ни луны, ни звезд, только ветер и — насколько хватало глаз — красноватые огоньки фитилей от ружей наизготовку.

Салима почувствовала дурноту. В темноте было не распознать, кто окружил дворец, — чужие солдаты или армия султана, перебравшаяся через стены. До сих пор присутствие аскари, солдат — в большинстве своем набранных в далеком Белуджистане, — Салима всегда ощущала как защиту. Но сейчас эта ее уверенность пошатнулась. Неужели кто-то хотел извлечь выгоду из отсутствия султана и переманил армию на свою сторону? Или же острову угрожает большая опасность, и солдаты готовы защищать дворец?

Где-то захныкал ребенок, за ним второй, и вот уже во все горло вопили все. Одни женщины плакали или перешептывались, высказывая различные предположения, другие усердно возносили молитвы Аллаху.

— Подожди меня здесь, дитя мое, — услышала позади себя Салима шепот матери и почувствовала, как та на секунду сжала ей плечо и тут же отняла руку. Она повернулась лицом к Джильфидан. — Я пойду посмотреть.

— Мама, не ходи, останься! — пронзительно закричала Салима, но мать уже скрылась. За ней выбежали еще две женщины. Салиму окружали другие женщины султана и прислужницы, сводные братья и сестры, другие дети… Она же почувствовала себя вдруг — одинокой.

Сразу после этого внизу послышались голоса — кричали женщины и бранились солдаты. Потом все стихло. Стояла жуткая тишина, но, по крайней мере, выстрелов слышно не было. И тут же вспыхнула искра надежды, что это какое-то недоразумение, и все это лишь испытание, ниспосланное Аллахом. Искра надежды, которая затеплилась в эту мрачную бурную ночь и которая вспыхнула ярким пламенем, когда Джильфидан и ее спутницы вернулись целыми и невредимыми…

— Мама… — всхлипнув, Салима обхватила мать и прижала ее к себе так крепко, насколько у нее хватило сил.

— Не бойся, — прошептала Джильфидан. — Завтра утром все разъяснится.

Однако Салима видела, что лицо матери было мертвенно-бледным, а еще вполуха она услышала, как те женщины, что тоже побывали внизу, шептали другим:

— …а если мы не будем вести себя тихо, то они нас перестреляют.

Это была тревожная ночь. Никто не мог спать, кроме детей, которые плакали от усталости, а потом все же уснули; Салима тоже немного подремала на руках Джильфидан.

Когда забрезжило утро, ветер сменил яростный вой на тихий шепот и мягко и бережно развеял облака, постепенно открывая чистое голубое небо. Но то, что предстало робким взглядам, брошенным из дворцовых окон, было, может быть, еще ужаснее, чем то, что нагнало столько страху в последнюю ночь. Неповрежденный штормом флот султана был на месте, не снесло ни единой мачты.

Однако не кроваво-красные флаги реяли на этих мачтах ранним утром. А черные, как смоль.

Султан скончался.

Траур на Занзибаре черного цвета.

Черными были флаги, которые были развешаны повсюду. Черными были грубые ткани, из которых кроили траурные одеяния; черным был едкий запах краски индиго, которой окрашивали эти ткани и который, казалось, пропитал весь воздух; его не могли заглушить никакие благовония и духи, даже розовая вода.

Мрачными были и затемненные покои, где собрались вдовы султана, чтобы оплакать своего господина, черными были их покрывала, которые они накидывали на себя, если вдруг им надо было выйти из дома. Черными были и простые маски, их грубая ткань царапала нежные щеки и оставляла на лицах черные полосы, потому что они тоже были окрашены краской индиго. Но прежде всего потому, что все, не переставая, лили слезы. А слез в эти дни и недели на Занзибаре было пролито немало.

Салима помнила четко и ясно, как все в тревожном ожидании устремились вниз, как открылись ворота, и обитатели дворца увидели Меджида и Баргаша. Бок о бок стояли братья, такие разные: один — золотисто-смуглый и с мягкими манерами, другой — темноволосый и суровый, но в этот момент, с одинаково окаменевшими лицами, они были очень похожи. Не потребовалось слов, чтобы сообщить скорбную новость.

Все в Салиме онемело и словно замерзло. Она была будто окутана черным облаком.

Пуля в ноге султана Саида, много лет тому назад предназначенная убить его, но не убившая тогда, а только все время причинявшая ему ужасные мучения, все же положила конец его жизни. Медленно и мучительно, с лихорадкой и путающимся сознанием. Баргаш был рядом с ним на «Китории» до конца, и в тот час, когда постель больного султана стала его смертным ложем. В ту жуткую ураганную ночь Баргаш повернул корабль носом к ветру и перевез отца в шлюпке на берег, чтобы похоронить его в тишине в семейном склепе — вместо того чтобы предать тело морским волнам, как предписывает вера.

— Таковы были воля и желание султана, — объявил Баргаш с высоко поднятой головой, со стальной уверенностью в голосе — истинный принц и сын своего отца, — найти последний покой среди нас. Все его мысли в последние часы были только о вас, его женах и детях, которых он оставил без своей защиты. По его приказанию я выставил стражу вокруг дворца, чтобы возможные мятежники не смогли захватить дворец. Я хотел оградить вас от всякой опасности. Ничто другое не могло подвигнуть меня на этот шаг, кроме слов моего отца и заботы о вашем благополучии. Аллах мне свидетель!

Четыре месяца соблюдался строгий траур, по истечении которого Мухаммад ибн-Саид, второй сын почившего султана, оманский принц, человек очень набожный и ученый, еще при жизни отца назначенный его душеприказчиком, полностью выполнив отцовскую волю, поторопился покинуть этот ужасно безнравственный остров и вернуться в Оман. Все сарари получили свободу, разрешение снова выйти замуж и небольшое наследство — бездетные немного больше, ибо отныне им надо было полагаться лишь на себя, у них ведь не было сына или дочери, которые бы о них позаботились. Плантации султана Саида и его состояние были в равных долях распределены между его детьми, однако сыновья получили вдвое большую часть, чем дочери: имущество для создания собственной семьи по мужской линии и деньги «на булавки» по женской линии, как и предписывал закон.