— Мистер Холройд устраивал так, чтобы его везли туда, откуда видно море.

Было очень важно заметить реакцию Грейс, и Адам мгновенно понял: для нее это замечание прозвучало хуже, чем случайная бестактность. Она была глубоко потрясена и шокирована. По лицу женщины густой некрасивой волной разлился румянец, быстро сменившийся мертвенной бледностью. На миг Дэлглиш почти пожалел о своих словах. Однако сожаление ушло также быстро, как и появилось. Вот он возвращается, сардонически подумал Дэлглиш, этот профессиональный зуд, стремление докопаться до фактов. А их редко удается добыть просто так, ничем не расплачиваясь, и сколь бы важными или ничего не значащими ни оказывались они в конечном счете, платить обычно приходилось не ему. Мисс Уиллисон снова заговорила, но так тихо, что коммандеру пришлось нагнуться, чтобы разобрать слова.

— Виктору было особенно необходимо выбираться отсюда. Мы это понимали.

— А ведь, должно быть, тяжело толкать даже такое легкое кресло по неровной земле, а потом еще вверх к обрыву.

— У него было собственное кресло, больше и крепче. Кроме того, Виктора вовсе не требовалось толкать наверх. Там есть тропинка, которая, насколькоя понимаю, ведет по эту сторону утеса к узкой расщелине. По ней можно выбраться на обрыв. Впрочем, все равно Деннису Лериеру было очень тяжело возить кресло. Дорога занимала около получаса. Но вы же хотели поговорить об отце Бэддли…

— Если вам не слишком трудно. Судя по всему, вы последняя, кто видел его живым. Наверное, он умер почти сразу же, как вы ушли, потому что на следующее утро, когда миссис Хьюсон нашла преподобного, он был еще в облачении. А ведь, полагаю, отец Бэддли снял бы его, приняв исповедь.

Настала короткая пауза — мисс Уиллисон, должно быть, что-то обдумывала.

— Он снял его, как обычно, после того, как дал мне отпущение грехов. Сложил и повесил на ручку кресла.

И снова Дэлглиша охватило ощущение, которое он и не думал испытать вновь, много долгих тоскливых дней томясь в больнице: будоражащий холодок в крови, первое осознание того, что наконец-то сказано нечто по-настоящему важное. И что хотя противник еще не показался на глаза и даже следов его еще не различить, становится ясно: враг есть, он где-то неподалеку. Дэлглиш попытался не выказывать этого внезапного и неуместного сейчас напряжения, однако оно было столь же рефлекторно и непреодолимо, как легкий укол страха.

— Так это значит, — произнес он, — что отец Бэддли снова надел облачение после вашего ухода. Зачем?

Или кто-то еще надел на него епитрахиль… Ладно, эту мысль лучше оставить невысказанной, эта версия может подождать.

Мисс Уиллисон так же тихо промолвила:

— Полагаю, к нему пришел новый кающийся — самое очевидное объяснение.

— А он не надевал облачение для вечерней молитвы?

Дэлглиш попытался припомнить, как поступал в подобных случаях его отец в те редкие дни, когда не служил службу в церкви. Увы, в памяти всплыла лишь детская картинка: они с отцом, загнанные непогодой в хижину на Каирнгорме. Адам наполовину скучающим, наполовину завороженным взглядом наблюдает, как вьется и вихрится снег за окном, а отец — в походных штанах, анораке и вязаной шапке — тихонько читает маленький черный молитвенник. В тот раз отец точно обошелся без епитрахили.

— О нет! — ответила мисс Уиллисон. — Он носил его, только отправляя святые таинства. Кроме того, отец Бэддли уже отслужил вечерню. Он как раз заканчивал, когда я появилась. Я присоединилась к нему в последней молитве.

— Так если кто-то приходил после вас, значит, вы не последняя, кто видел его живым. Вы кому-нибудь об этом говорили, разговаривали о смерти преподобного?

— А надо было? Не думаю. Если тот, кто приходил, ничего не говорит, не мое дело строить догадки. И разумеется, если бы кому-нибудь, кроме вас, пришла мысль о важности этого облачения, догадок и домыслов избежать бы не удалось. Только никто ничего не заметил. Или ничего не сказал. Мы и так слишком много сплетничаем тут, в Тойнтон-Грэйнж, мистер Дэлглиш. Наверное, это неизбежно, однако же не… не слишком морально. Если в тот вечер на исповедь приходил кто-то, кроме меня, это никого не касается — только того человека и отца Бэддли.

— Но на следующее утро отец Бэддли был все в том же облачении, — заметил Дэлглиш. — А это позволяет предположить, что он умер, пока его гость еще не ушел. В таком случае стоило бы позвать врача, сколь бы личным ни был визит посетителя.

— Возможно, гость не сомневался, что отец Бэддли мертв и ему уже ничем не поможешь. Тогда он вполне мог оставить его мирно сидеть в кресле, а сам предпочел бы ускользнуть. Не думаю, что отец Бэддли назвал бы это грехом, и не думаю, что вы назовете это преступлением. Да, на первый взгляд это чудовищно. Хотя кто знает, как это было? Вероятно, это может свидетельствовать о неуважении к приличиям — и не более того.

Или же, подумал Дэлглиш, это может свидетельствовать о том, что неурочный гость был врачом или медсестрой. Не на это ли намекает мисс Уиллисон? Первой реакцией при виде упавшего без чувств человека должно быть желание позвать на помощь. Или на худой конец попытка убедиться, что тот и правда мертв. Если, конечно, и без того не знаешь причины, по которой отец Бэддли должен умереть. Такая мрачная возможность, судя по всему, в голову мисс Уиллисон не приходила. Да и с какой бы, собственно, стати? Отец Бэддли был стар, тяжело болен, вполне можно было ожидать, что преподобный умрет, — и он умер. Зачем усматривать какую-то подоплеку в том, что естественно и неизбежно? Дэлглиш промямлил, что важно определить время смерти, и выслушал тихий непоколебимый ответ:

— Полагаю, в вашей работе точное время смерти всегда очень важно и вы привыкли придавать этому факту большое значение. Но так ли это необходимо в обычной жизни? Важно знать, пребывал ли он в мире с Господом на момент смерти.

Дэлглишу явилось мгновенное и нечестивое видение о том, как его сержант пытается выяснить и надлежащим образом отразить в официальном полицейском протоколе столь насущную и необходимую информацию о жертве преступления. Упомянутое мисс Уиллисон различие между работой следователя и обычной жизнью стало весьма уместным напоминанием о том, как люди смотрят на его работу. Адам прямо-таки предвкушал, как будет рассказывать об этом комиссару. А потом вдруг вспомнил, что в предстоящем официальном и неизбежно не слишком веселом разговоре, который ознаменует конец его профессиональной карьеры, им с комиссаром будет не до приятной болтовни.

К своему прискорбию, коммандер распознал в мисс Уиллисон тот тип необычайно честного свидетеля, с которым всегда трудно иметь дело. Парадоксально, однако с этой старомодной правдивостью и чувствительной совестью справляться куда сложнее, чем с увертками, недомолвками и откровенным враньем — нормальной частью любого расследования. Ему хотелось спросить ее о том, кто из Тойнтон-Грэйнж мог бы навестить отца Бэддли, чтобы исповедаться. И тем не менее Дэлглиш понимал: подобный вопрос лишь нарушит то хрупкое доверие, что мисс Уиллисон испытывала к нему, а ответа он в любом случае не получит. Впрочем, этот гость должен быть не из инвалидов — человек в коляске просто не мог бы прийти и уйти тайком, если, конечно, у него не было сообщника, который привез бы его сюда или своими силами, или на машине. Однако такую возможность Дэлглиш пока что склонен был не принимать в расчет: скорее всего на какой-нибудь стадии путешествия их все же заметили бы.