– Курам на смех, а не родственники, – в ответ проворчал Николай Сергеевич. – Паче недругов такие. – Его собеседник просто пожал плечами: мол, каких Бог дал, такие и родственники.

– Звать-то тебя как? – поинтересовался Милован.

– Некоматом кличут, – отвечал тот. – Некоматом Сурожским. Слыхивали, что ль, – почему-то расплылся в улыбке тот.

– Слыхивали, – равнодушно кивнул Милован. – У Алексия, говаривают, в почете был.

– Говаривают, – снова ухмыльнулся тот. – Много чего еще говаривают, – помолчав, добавил он. – И друзья и, паче, недруги, – резко переменившись в настроении, зло сплюнул он себе под ноги. – Завидно, что ль? Так то от незнания… Всем, что ль, думается, что жизнь купца – мед сладкий. Мол, люд торговый; везде почет да прием радушный. К князьям вхожи. А нам, что ль, сладко от того? Где с чистой душой примут, а где и с камнем за пазухой. Смерды! – почему-то яростно погрозив кому-то кулаком, прошипел тот. – Вот и наговаривают.

– А ты, значит, ни на кого не наговариваешь? – буркнул в ответ Милован.

– И я, бывает, наговариваю, – насупился собеседник. – Не грешен, что ль? Да только мое дело – малое, да хоть иной раз и удалое, а иной – и лихое. Мне нынче что ни день прожитый, так и слава Богу.

– А ты имя его всуе не поминай, – отозвался Милован.

Некомат ничего не ответил, и оставшийся путь прошли молча.

Уже на дороге, где поджидали их Ждан с Путшей, скиталец, тяжко распластавшись в телеге, снова принялся ныть и канючить, да так, что сердобольные монахи закрутились вокруг, то воды подавая, то соломки или чего там подсовывая, чтобы лежать было тому на камнях этих удобней, а то и просто рогожку, которой ноги скитальца прикрыли, поправляя. Милован же шел рядом, поглядывая то на задумавшегося Булыцкого, то на Некомата.

Николай Сергеевич же, молча топая по дороже рядом с телегой, вспоминал, а что ему известно про этого самого Некомата-бреха. И, хоть в институте, где историк, а позже, по совместительству, и трудовик образование получал, история досконально изучалась, да все равно с трудом вспоминалось про Некомата-то. Агента, как утверждали дошедшие до современности источники, генуэзцев, накрепко к тому времени увязших в войне с венецианцами за выход в море и обладание Царьградом.

Агента католической церкви, сделавшего ставку на давнего противника московских князей в борьбе за могущество с целью раскачать и без того хрупкое равновесие, сложившееся в отношениях между Царьградом и его вотчинами: Киевской Русью, Литовской Русью и Русью Московской, ведущими ожесточенную борьбу за право зваться центром православия. Княжеству же Тверскому во главе с амбициозным Михаилом Александровичем, уже, кстати, раз оскорбленным патриархом Алексием в споре с удельным князем Кашинским несколько лет назад, уделялась особая роль: стать центром, вокруг которого против московитов объединятся литовские и ордынские хоругви.

И карта ведь в итоге вроде разыграна была красиво, и за обещаниями Некомата стояли и всемогущие генуэзцы, и грозные ордынцы. А тут еще и княжество Московское погрязло в целой серии мелких распрей, тогда как Литовское да Тверское княжества находились на пике своего могущества, да только, как потом уже выяснилось, пешкой купец оказался в игре еще большего масштаба. Так и не дождавшийся помощи спасовавшего в последний момент перед могуществом собравшейся на стороне Дмитрия Ивановича дружины Ольгерда, не получивший вовремя помощи Мамая, на несколько месяцев запертый в собственном городе, Михаил Тверской в итоге сдался на милость Московского князя, подписав договор, согласно которому отказывался от любых притязаний на власть и могущество и стал зваться «младшим братом» князя Дмитрия Ивановича Донского. Для Ольгерда же эта история закончилась выдачей дочери за Владимира Андреевича Серпуховского, что впоследствии позволило избежать серьезного кровопролития под Любутском, когда пошедший ратью на Москву Ольгерд был остановлен Владимиром Храбрым. Событие, о котором официальная летопись отозвалась следующим образом: «И стояли рати прямо друг против друга, а между ними – овраг крутой и дебрь очень большая, и нельзя было полкам сойтись на бой, и так стояли несколько дней, и, заключив мир между собой, разошлись». В итоге каждый остался на своем, и только поверженный Михаил Иванович вновь попытался взять реванш, но снова бесславно проиграл могучему Московскому князю. Что же, поделом. Хотя уже на том благодарен должен был быть князь опальный, что и в этот раз головы не лишился.

На том следы Некомата затерялись в истории. Лишь где-то выплывала информация о достаточно бесславном завершении карьеры интригана: что, мол, казнен был за измену или предательство, но вот где, кем и когда – Булыцкий уже вспомнить не смог.

Николай Сергеевич с любопытством посмотрел на распластавшегося в телеге купца. Ничего особенного на вид… и ничего общего с эдаким типично диснеевским злодеем: тучным, обязательно с длинной черной бородой и горящими нехорошим блеском узенькими глазками. Так, уставший, зачерствевший в интригах мужик, по собственной неосторожности или же по чьей-то злой воле ввязавшийся в очередную опасную игру. Занятно? Да, но не более того. Поняв, кто перед ним, Булыцкий сосредоточился на том, что же привело этого человека к Сергию. Случайность? Вряд ли. Выходки лихих? До комментариев Милована Булыцкий охотно поверил бы в эту версию, но не сейчас. Очередная игра? Но тогда чья? И с какой целью? И почему именно сейчас? И к Сергию или, может, нет… За этими раздумьями Николай Сергеевич и не заметил, как телега подкатила к тыну Троицкого монастыря.

– Э-ге-гей! – окликнул хозяев Милован. В ответ из кельи вышел сам Сергий и, бросив взгляд на гостей, резко заговорил:

– Шумишь чего?! Почто место святое зазря тревожишь? Хоть и дружинник княжий, а все одно: знай чин! – признав в госте Милована, еще больше разгневался тот.

– Принимай, святые отцы, горемычного! – Ничуть не смутившись такому приему, бородач деловито соскочил с телеги и тут же принялся хозяйничать, создавая вокруг гостя движение. – Душу православную лихие не сгубили чуть; помолитесь за спасение чудное!

– Душу спасти – подвиг великий, – подходя к самой телеге, задумчиво произнес Сергий. – Да знать кому, что есть спасение души и спасение ли оно живота? Примем да помолимся, коли без камня на душе, – в упор глядя на показно расслабленного пострадавшего, продолжал Радонежский. – А коли с камнем – не обессудь. Других судить – грех великий, да только другому солгавший – на свою душу пятно посадит.

– Пойдем, Никола, – утянул Булыцкого Милован. – За Некоматом есть приглядеть кому, – Николай Сергеевич послушно направился вслед товарищу, уже в душе подозревая, что в очередной раз становится центральной фигурой в чьей-то чертовски сложной игре. Впрочем, на сей раз отнесся к этому спокойно; ну игра и игра. А потому Николай Сергеевич, просто расслабившись, решил не бежать впереди паровоза, но лишь отдаться воле подхватившего его течения и постараться хоть в этот раз не налететь на камни. Тем более что, как сегодня узнал пенсионер, Дмитрий Иванович не просто поверил, но еще и действовать начал по-своему, не считаясь с наставлениями пришельца. И действовать так, что Булыцкий мысленно снял головной убор и на радостях выкрикнул: «Браво!» Разыграть такой спектакль с остатками войска Тохтамыша, как следует потрепав и подчинив его именем своей воле окрестных князей, перевезти в Русь Московскую огромное количество мастеровых, в последний момент развернуть купцов и направить их с дарами к Литовскому князю. Браво, Дмитрий Иванович, браво!!!