Она как умелый драматург выстраивает диалоги, в которых каждый из героев ведет свою партию. Нужно сказать, что «партия Тургенева» на несколько тонов смещена по отношению к оригиналу. Увы, таким его видела Авдотья Яковлевна. Вот Панаева пишет: «Тургенев в это время (конец 1850-х гг. — И. Ч.) наслаждался вполне своей литературной известностью, держал себя очень величественно с молодыми писателями и, вообще, со всеми незначительными лицами». Это высказывание Панаевой перекликается с язвительной репликой умирающего Добролюбова, пишущего из Дьепа Некрасову (1860): «…да ведь и Вы же далеко не Т., которому каждую зиму надо справить сезонник литературный».

В данном случае мы имеем дело со сплетней, распространившейся в литературной среде: Тургенев-де приезжает в Россию пожинать литературные лавры. «Величественный», самовлюбленный Тургенев из записок Панаевой плохо согласуется с Тургеневым реальным, который в феврале 1857 года пишет Боткину: «Я постоянно себя чувствую сором, который забыли вымести…».

Еще из того же письма: «Ты знаешь, что я бросил стихи писать, как только убедился, что я не поэт; а по теперешнему моему убеждению — я такой же повествователь, какой был поэт». Похожие настроения отразились в письме к Боткину от 26 ноября (8 дек.) 1863 г ода. «Никакого нет сомнения, что я либо перестану вовсе писать, либо буду писать совсем не то и не так, как до сих пор».

В монологах, приписанных Панаевой Тургеневу, мысль огрублена порой до карикатурности; так мог бы выражаться Базаров, помноженный на Ситникова: «Я не намерен покорно ждать участи, когда наступит праздник и мне выпадет жребий быть съеденным на пиршестве людоедов!…При первой возможности убегу без оглядки отсюда. И кончика носа моего не увидите». Или: «Каким лаком образованности ни отполируй такого субъекта, все-таки в нем просвечивает зверство». Если читатель не понял, поясню, что последнее высказывание относится к Толстому. Насколько далека эта якобы тургеневская оценка Толстого от подлинной, напишу в своем месте. А здесь хотелось привести примеры сомнительного соответствия лексики и стилистики высказываний Тургенева из «романа Панаевой» реальной речи великого писателя.

Они познакомились в 1842-м или 43-м году. Даже здесь их показания не сходятся. Панаева, с оговоркой «если не ошибаюсь», называет 1842-й год. Она указывает и «место встречи» — Павловск, где Тургенев летом жил на даче. У Тургенева в Мемориале[75] под 1843-м годом значится: «Павловск. Катя. Определяюсь на службу. Даль. — Белинский. Панаева. В ноябре знакомство с Полиной». В позднейшей Автобиографии Тургенев сообщает о себе в третьем лице: «В 1841 году он вернулся в Россию (из Берлина, где жил на одной квартире с Михаилом Бакуниным, — И. Ч.), поступил в 1842 году в канцелярию министра внутренних дел под начальство В. И. Даля (того самого, автора Словаря, — И. Ч.), служил очень плохо и неисправно и в 1843 году вышел в отставку». Далее Тургенев пишет, что в тот год напечатал (анонимно) поэму «Параша» и познакомился с Белинским.

Я склонна думать, что Тургенев точнее Панаевой запомнил год знакомства с нею, тем более, что год этот был переломным в его жизни — через несколько месяцев после их встречи на его горизонте возникла Полина Виардо. Значимость знакомства с Виардо подчеркнута в тексте курсивом. Но и встреча с Панаевой не была для Тургенева проходной, о чем можно судить по ее отражению в Мемориале, куда заносились только самые памятные моменты. Отметим, что ни Иван Иванович Панаев, супруг молодой красавицы, ни Некрасов, примерно в то же время начавший бывать у Панаевых, в Мемориале Тургенева не упоминаются. Зато упоминается Белинский. Белинский был одним из главных людей тургеневской молодости. То, что следом за Белинским в Мемориале идет запись о Панаевой, говорит, как минимум, о том, что Тургенев обратил на нее внимание и выделил из числа прочих.

Рассказ о Тургеневе Панаева начинает как раз с Павловска: будущий писатель «после музыки» часто приходил к ней на чай. Однажды он рассказал ей «о пожаре на пароходе», на котором он ехал и:) Штетина, когда «не потеряв присутствия духа, успокаивал плачущих женщин и ободрял их мужей, обезумевших от паники». Впо-следствие оказалось, что случай на пароходе действительно имел место, но юноша Тургенев вел себя не так хладнокровно: он очень хотел сесть в спасательную лодку с женщинами и детьми и беспрестанно повторял по-французски: «Умереть таким молодым!».

Рассказав эту историю, Панаева продолжает развивать тему о «лживости» Тургенева, который «в молодости часто импровизировал и слишком увлекался». Вот правильно найденные слова — «импровизировал», «увлекался». Если бы не импровизировал и не увлекался, может быть, и не развился бы в того писателя, каким впоследствии стал. Воспоминания о «горящем пароходе» мучили Тургенева всю жизнь. За несколько месяцев до смерти, в июне 1883-го года, он диктует (на французском) Полине Виардо небольшой очерк «Пожар на море. В этом очерке он вспоминает все происшествие, описывает себя, девятнадцатилетнего юношу, впервые отпущенного матушкой в заграничный вояж, рисует ужас пассажиров при криках о пожаре, свое собственное смятение, обещание денег матросу «от имени матушки», если тот его спасет, и потом свою неожиданно возникшую веру в спасение при виде прибрежных скал…

Не знаю, стоит ли верить его рассказу о прыжке на дно шлюпки с женщиной на спине или о трех пойманных им в шлюпке дамах, тут же по приземлении падавших в обморок… Есть у меня ощущение, что «бес фантазерства», а также романтического преображения действительности попутал Тургенева в разгар предсмертной болезни, как и тогда, в годы его молодости.

А вообще он с этим своим качеством боролся. В Воспоминаниях о Станкевиче (1856), с которым познакомился в том же 1838 году, когда случился пожар на пароходе, Тургенев пишет, что робел перед старшим товарищем «от внутреннего сознания собственной недостойности и лживости». Вполне допускаю, что Панаева не передергивает, когда приводит слова Белинского, обращенные к Тургеневу: «Когда вы, Тургенев, перестанете быть Хлестаковым? Это возмутительно видеть в умном и образованном человеке!».

В письмах Белинского того времени можно встретить упреки в «мальчишестве» и «лени», адресованные Тургеневу. Что ж, значит, права Авдотья Яковлевна, когда рисует отношения Белинского и Тургенева как бесконечные выволочки последнему со стороны нравственно безупречного собрата? Белинский-де отучал Тургенева как нерадивого школьника от вредных привычек, доходя порой до таких грозных инвектив: «Подтяните, ради Христа, свою распущенность, ведь можно сделаться нравственным уродом»[76]. Это цитаты из «романа Панаевой». А теперь возьмем строчки из реальных писем Белинского, написанных примерно в то же время: