Лиля все-таки не напрасно считается самой умной, и это она говорит спокойно: «Нам же необязательно делать точно как в книжке, мы можем придумать сами, сочинить свое продолжение…»

И все ее поддерживают, нежная Марго даже хлопает в нежные ладоши. Сочинять вы начинаете мгновенно, вот только что препирались из-за обычной ерунды, а уже сидите, соединились коленками, чиркаете по белоснежным глянцевым листам, это будет Сказка Трех, где всегда три принца, три короля, три рыцаря. Три коня, три пол царства в придачу.

А я по случаю выпадаю из кустов той же Rubus idaeus или рушусь тощей тушкой с забора, что-то такое происходит. Три сестры молча смотрят, в недоумении, я пытаюсь убежать в муках, умница Лиля быстро произносит: «А вот и принц!»

Нахалка Роза морщит нос: «Никакой это не при-и-инц!.. С ума сошла!»

Марго приглаживает и без того безупречную прическу: «Хочешь быть нашим принцем?»

Смешно вспоминать, какой же это был год, мне вроде бы десять, тогда Лиле тринадцать, Марго двенадцать и Розе одиннадцать.

Старая сука, похоже, дважды мечтала о «королевской парочке» — погодках девочке и мальчике, дважды не получилось, злорадно улыбаюсь: ну хоть что-то у тебя не получилось, тварь.

Отвлекаюсь на нее постоянно, прости, пожалуйста, я ведь хочу про Сказки Трех, кстати, три — первая цифра числа «пи», собственно, почему это.

В немецкой сказке Гензель и Гретель есть такой эпизод с ведьмой, запирающей детей в клетку и откармливающей их — чтобы съесть, конечно. Много лет я просыпаюсь от кошмарного сна, в котором я сижу в такой клетке, а Старая сука протягивает ко мне свои руки, теперь костлявые. Надеюсь, с этим скоро будет покончено, покончено, покончено.

Вообще немецкие сказки, трудолюбиво собранные die Brueder Grimm — довольно жестоки, я вот часто вспоминаю одну, про Непослушного ребенка, которого наказал Господь, призвавши к Себе раньше времени. И вот безутешная мать приходит к ребеночку на могилку, и видит, как из кома земли по соседству с корешками торчит детская ручка — иллюстрацией того, что Непослушный ребенок не перестал баловаться и Там.

Да, и Дюймовочку-то мама вырастила в цветке, хотела любить ее всю жизнь, а она — выбрала свободу порхать с эльфами, вполне ожидаемо, но обидно.

Мне тоже бывает обидно, потому что несмотря на официальное звание принца-рыцаря, сестры меня принимают в игру не всегда, и каждое утро я через тупую боль где-то между ключицами лихорадочно думаю, выберут меня сегодня, или нет. Не могу ни завтракать, ничего, отец руганью загоняет меня в ванную — хотя бы умыться, но мне все кажется, что я так теряю время, теряю время, и что надо дожидаться девочек в Саду.

Они могут сразу объявить: не-е-ет, не сего-о-одня. Могут чуть позже: ну все, пока-пока, убегаешь уже? Но могут приветливо и взахлеб рассказывать о новой Сказке, интересуясь даже и моим мнением иногда.

Старая сука не вполне довольна общением своих детушек неизвестно с кем, я самолюбиво считаю, что это из-за моих успехов, точнее неуспехов в учебе, настоящую причину я раскопаю несколькими годами позже.

Разумеется, это произойдет летом. На головах сестер обломками солнечного круга зажелтеют увядающие венки из Taraxacum officinale Wigg, одуванчика, если что.

Три девочки станут тремя девушками, в результате или революции, или эволюции, я — сиротой и убийцей.

добавить комментарий:

Umbra 2009-06-19 10.06 am

Давай поговорим. Когда это удобнее сделать? Боюсь за тебя. Надо спокойнее, понимаешь? Оммм, оммм. Иначе все выйдет скверно.

SaddaM 2009-06-11 00.03 pm

Афтор, зачотный текст, давай еще, и побольше мяса, с кровью, бгггг.

You are viewing RumpelstilZchen's journal

19-Июнь-2009 00:45 pm

«Не перечьте мне, я сам по себе, а вы для меня только четверть дыма» (с)

«Да, во мне не всегда достаточно спокойствия, чаще ненависть стучится мне в сердце, вытаптывает душу, точнее то, что от нее осталось. Я отдаю себе в этом отчет. Разговаривать нам здесь не следует. Ты ведь понимаешь, да?

* * *

— Нормальный зеленый чай. «Жемчужные слезы невесты» называется. Ты подожди, он сейчас распустится таким затейливым цветком.

— А черного нет?

— К сожалению. Ннну, я давно ничего не покупала. Как ребенка в лагерь отправила. Смотри, вот он уже распуска-а-а-ается… Красиво, да? Моя однокурсница держит чайный магазин. На Новый год преподнесла мне целый мешок таких вот чаев, в вязаночках. Я иногда просто раскрываю его и нюхаю. Запах чая хорош…

— Хорош. А я еще знаю ряд хороших вещей… Которые можно проделать…

— Сначала про студентку Ксюшу.

— Нет.

— Нет? Ну ладно.

* * *

Ни малейшего желания ужинать за общим столом у Юли не было. Желание у Юли было принципиально иное: уединиться с красивым математиком и, приминая телами таблицы Брадиса, освежить в памяти теорему Пифагора, например, или теорему Ферма. Юля помнила нехорошее что-то про это самое Ферма, какое-то уравнение там не имело решения, во веки веков аминь, для каких-то N больше двух. Она полагала, что уж Лукаш-то Казимирович запросто все это разъяснит, и лучше бы поскорее.

Но Лилька, покрывшаяся нервной крапивницей после знакомства с сестриным женихом, грозилась убить себя, монотонно повторяя пословицы девятнадцатого века, обличающие пьянство: «Чай, кофей — не по нутру, была бы водка поутру», и «Пьян да глуп, так больше бьют».

Поэтому Юле пришлось отложить эротические мероприятия на неопределенный срок и выступить из своей Горчичной комнаты на церемонный семейный ужин. Перед этим она пару минут подумала, стоит ли переодеться, допустим, в платье, пришла к твердому выводу, что — да, но быстро вспомнила, что платья с собой и не взяла. Порассматривала содержимое спортивной сумки, занятой у дочери-Тани, панка и нигилиста, и опустилась на дубовый паркет в большом горе. Из одежд были обрезанные по колено черные джинсы, целые голубые джинсы, целые синие джинсы и три черных футболки. Юля выбрала джинсами дня целые синие. Представила, что сейчас к ужину выплывет расписная Стеньки Разина челна — Марго в каких-нибудь соболях, Розка с голой поджарой спиной, и математический граф будет потерян навсегда.

На удивление Марго соболей не припасла, стояла в наряде корпоративного формата — узкий синий пиджак, узкая синяя юбка, белая блузка с какими-то старорежимными то ли рюшами, то ли жабо. Она нервно постукивала стилетообразным каблуком правой туфли о носок левой, в чуть отведенной руке дымилась сигарета.

— Поздновато собираетесссь, — дружелюбно прошипела она, сморгнув холодными голубыми глазами. Юля с испугом заметила, что правый глаз у нее закрывался чуть раньше, чем левый. Чертовщина-то какая, подумала она.