— Да, — пробормотал я, — конечно, примем… куда денемся?

Примем, конечно, примем. Только все-таки, думаю, не так, как считает правильным приор.

Хотя не оставляет ощущение, что он просто отделался от меня, — вовсе не потому, что нечего ответить насчет Маркуса. Просто почему-то не хочет говорить…

Не привлекая внимания, вернулся в свою келью, но едва медленно и настороженно — все-таки не дома — переступил через порог, как повеяло легким холодком, словно чуть-чуть приоткрылась форточка.

Так же неспешно прошел к постели, чувствуя, как опасность приближается, подступает медленно, но неотвратимо, как движение планет, вытащил меч и ждал.

По коже сперва гулял холодок, затем ее заледенило, словно стою голым среди льдин под сильным ветром.

В келье начал сгущаться мрак, стены отдалились, мир стал неясным и угрожающим. Я создал шарик света, но он моментально истощился и погас, не успев отодвинуться от меня даже на расстояние вытянутой руки…

Холод приблизился вплотную, я отодвинулся вдоль стены, чтобы хотя бы с этой стороны обезопаситься, обошел комнату — нигде и ничего, но все чувства кричат, что опасность стала даже ближе.

— Знаю, — сказал я медленно, — ты здесь… Да, ты здесь… Что тебе мешает напасть?

В дальнем углу кельи начало проступать нечто темное, сперва как черный дым пожарища, только полупрозрачное, с разводами и струями, затем уплотнилось, словно разрастается емкость с тяжелой и быстро густеющей черной смолой.

Я напрягся, не представляя, как с таким драться, и защитит ли меня мое паладинство, вообще-то довольно хилое, а магия здесь не действует, да и маг из меня тоже никакой…

Раздался стук в дверь, и, не дожидаясь моего отклика, дверь распахнулась, вошел с горящим факелом, несмотря на две зажженные свечи в келье, высокий худой монах с бледным лицом и ввалившимися глазами.

Я быстро зыркнул в сторону темной твари, но там уже чисто, когда только и успела исчезнуть, мне бы такую скорость, а то только за столом и удается развить в полную силу.

К чистому свету свечей добавился еще и трепещущий оранжевый от факела, структура камня видна отчетливо, но там ни следа исчезнувшей тени, что не тень вовсе…

— Брат паладин, — вскрикнул монах тихонько, — что с вами?

Факел он держит так, чтобы его узнавали сразу, его обязанность проверить все постройки, залы, хоры, кладовые, трапезную, лазарет, закрыть входные ворота, это принято в каждом монастыре не только во избежание поджогов и проникновения воров, но и чтоб не выходили братья монахи.

— Да так, — ответил я, как можно незаметнее переводя дыхание, — я же паладин, ты сам проблеял сие только что… А паладины обязаны совершенствовать умение защищать веру нашу святую и как бы правильную в ряде отношений!..

— А-а, — произнес он с облегчением, но посматривал на меня все еще опасливо, пока я не сунул меч в ножны. — Тяжелая у вас жизнь…

— И не говори, — согласился я. — Постоянно рубить головы, проливать реки крови, одновременно проповедуя милосердие и сострадание… это, скажу тебе, весьма как-то даже лепо зело, а местами не совсем лепо, а то и вовсе нелепо, но зато зело и обло.

Он зябко передернул плечами, боязливо посмотрел по сторонам, одной рукой придержал дверь приоткрытой, выглянул в коридор, как мне показалось, тоже украдкой, закрыл плотно и навалился на нее спиной.

— Брат паладин, — прошептал он, — вы в самом деле хотите попытаться… воспротивиться?

— Отцу Кроссбрину? — спросил я.

Он с досадой отмахнулся.

— Отец Кроссбрин просто напыщенный богослов. Я говорю про эту проклятую звезду Маркус!

Я сказал торопливо:

— Да-да, конечно!..

Он огляделся, сказал шепотом:

— Тогда приходите в полночь к брату Гвальберту Латеранцу. Знаете, где его келья?

— Нет…

— Второй коридор, — прошептал он, — двенадцатая дверь. Запомните, в полночь!

— Умру, но приползу, — пообещал я.

Он тут же отворил дверь и выскользнул в коридор, оставив меня с сильнейшим сердцебиением и тревожным ощущением, что вот едва прибыл, и уже становлюсь участником некоего зловещего заговора.

Дождавшись полуночи, я тихо выбрался из кельи, хотел даже перекинуться незримником, но не получилось, пришлось осторожно пробираться вдоль стен.

Один раз чуть не попался: кто-то шел под дальней стеной зала; я замер, а когда монах исчез, двинулся дальше, крадучись еще осторожнее. Впереди показался второй коридор, я затаил дыхание и пошел вдоль ряда дверей на цыпочках, задерживая дыхание и чувствуя в который раз, насколько же этот Храм огромен.

Понятно, такой не мог бы существовать здесь сам по себе, вокруг на сотни миль только промерзшая земля, покрытая вечным льдом и снегом, однако монастырь — другое дело.

Неутомимые монахи всегда искали и находили для себя места среди диких лесов, непроходимых болот и долин высоко в горах, где тишина, покой и уединение, а уже там корчевали лес, осушали болота, приручали дикий скот и разводили стада.

Собственно, в те времена только монахи этим и занимались, вся Европа после отступления ледников была сплошным болотом, где на отдельных островках прорастал лес, и привести эти земли «в божеский вид» и была задача монахов.

Здесь же забрались на далекий север, как только смогли, где невероятными титаническими усилиями основали этот монастырь, а уже при нем, как понимаю, намного позже собор, названный Храмом Истины.

Была ли гора такой или же монахи сами сумели создать это все — святость творит чудеса, уже знаю, — но для меня сейчас это третьестепенно, если вообще имеет значение, а вот насколько эти монахи готовы уже на этот раз вступить в бой против Маркуса?

Я осторожно стукнул в двенадцатую дверь, с той стороны голос тихо спросил:

— Кому это не спится?

— Паладину, — ответил я.

Приоткрылось окошко, меня осмотрели, дверь тихонько приотворилась. Я торопливо скользнул в келью, за моей спиной уж захлопнули, а чей-то голос сказал негромко:

— Я же говорил, что видел, как он шел в эту сторону!.. Приветствуем, брат паладин!

— Приветствую и вас, карбонарии, — ответил я тихо.

Первое впечатление от собравшихся — что все молоды, намного моложе среднемонастырского возраста. Это насторожило — у молодежи слишком много энергии и нет ума, хотя всегда уверены, что знают уже все, и потому надо сбросить власть замшелых стариков, впавших в маразм.

И хотя я сам молод, даже моложе половины из присутствующих, но старые книги читал, меня клевали, топтали, били и волочили мордой по битому стеклу так часто, что уже набрался ума, а у них жизнь неторопливая, им еще предстоит, да и то не всем.