— А вот у тебя, Машка, глаза молодые и жадные. О тебе даже можно подумать кое-что легкомысленное.

— Думай, думай! — смутилась Мария Петровна.

Елена же осталась без комплимента. И она это отметила. Этот Игорь — бабник-златоуст, каких свет не видывал, но даже от такого ей ничего не обломилось. В голову ему не пришло сказать ей доброе слово за компанию.

Мария Петровна нервно поглядывала на часы, но потом как бы плюнула, что не осталось не замеченным зоркой сегодня Алкой. Мать же все норовила задержаться в больнице, хотя все было уже ясно. Потом, когда вышли на проспект, она сказала:

— Ну, я с вами прощаюсь…

— Нет, — сказала бабушка. — Прощаюсь я. Ты или забери Алку к себе, или отвези ее на дачу. А у меня в городе дело.

— Какое? — спросила раздраженно Елена. — Мне это не с руки.

— Раз я оказалась здесь, я съезжу домой. Посмотрю, что там… Возьму почту.

— Ну и сделай это с Алкой! — ответила Елена. — Что за проблема!

— Мама! — сказала Алка. — Я хочу с тобой. Бабушка от меня забалдела, понять можно…

— Детка! — ответила Елена, и голос ее был полон отчаяния. — Детка! У меня просто позарезное дело.

— Тогда и у меня тоже! — сказала Алка. — Вы занимайтесь своими делами, а я поеду на дачу.

«Они обрадовались, — подумала Алка. — Боже, как они обрадовались от меня отделаться!»

— Я посажу тебя на электричку, — сказала Мария Петровна.

— Да, да, — быстро сказала Елена. — Посади.

— Не надо меня провожать! — закричала Алка. — Не надо! Что я вам — ребенок? Дайте лучше денег.

И снова они быстро уговорились.

Она спряталась за киоск и стала наблюдать, как стремительно они пошли друг от друга — мама и бабушка.

Бабушка, понятно, на троллейбус. Мама же, мама… Сделав шаг как бы в сторону своей остановки, Елена резко повернулась и почти бегом побежала в сторону Грохольского. К Склифу?

Алка подумала-подумала и пошла вслед за Еленой.

Стремительность как-то очень быстро кончилась. Ее хватило до первого угла, а потом силы разом оставили Елену, пришлось даже остановиться, прижаться к камню ограды, ощутить его холод и как бы отрезветь. Глупо, бездарно, стыдно караулить место чужого горя. Надо быть последней на этой земле, чтоб зацепиться в глазу мужчины именно в момент его несчастья. Какой морок ее накрыл, что она здесь и смеет это делать? Елена даже застонала, а проходящая мимо женщина сочувственно спросила: «Вам нехорошо? Помочь?» «Нет, нет, спасибо!» — ответила Елена.

"Я в ловушке, — подумала Елена. — Все поступки, которые я совершила за последние два дня, и те, которые я готова совершить, для меня же стыдны и недопустимы.

Но не соверши я их, я не прощу себе этого никогда. Со мной навсегда останется моя нерешительность, и так изо дня в день, из года в год. Женщина с одной ночью счастья. Не горе ли? Не позор ли? Ну что я такое после этого?

Бежать переспать с кем-нибудь, чтобы понять — ничего особенного в той ночи не было? Просто два человека совпали. Но разве этого мало — совпадать? Может, это и есть единственно данная нам для счастья возможность?

Про это даже легенды есть, про половинки… Плевать на легенды! Я не о них думала, когда шла к нему ночью, и он не о них думал, когда тихонечко языком трогал мои пальцы, и они вздрагивали от счастья, и каждый палец на особицу, и на свою ноту…

Это ничего? Это пусть канет? Но и идти к моргу стыдно, имея в виду вот это самое… счастье пальцев и тела. Хороша бы я была… Но ведь я иду, потому что хочу, чтоб он знал: я с ним вместе и в горе… я не просто так оказалась на его дороге. Не просто так! С другой стороны, я уже многое знаю. Он — Павел Веснин. Как же я могу его потерять, если я это знаю? Правда, он не знает, как зовут меня. Но он знает дом и квартиру. Нам никак невозможно потеряться. Мы, как два шпиона, найдем друг друга по половинке открытки".

— Идем домой, мама, — услышала Елена голос дочери. — Ты стоишь тут как ненормальная бомжиха. На тебя оглядываются люди.

— Да, — ответила Елена. — Да. Если я умру, запомни имя и фамилию — Павел Веснин. — Она уцепилась за Алку, чтобы не упасть, а Алка закричала внутри себя: «Господи! Я в тебя верю! Это ты меня послал за ней!»

— У нас ведь на такси денег нет? — спросила Алка.

— Нет, — тихо ответила Елена. — Но это ничего. Мы доберемся, а главное я тебе сказала. Павел Веснин.

Мария Петровна позвонила Кулачеву и все рассказала.

— Так удачно там оказалась Лена. Ей, видимо, кто-то позвонил.

— Маруся, — нежно сказал Кулачев. — У нее же нет телефона.

Он странно на нее действует. Самые невероятные вещи в его изложении упрощаются. То есть не так… Они ее не пугают.

— Я балда! — засмеялась она, напрочь забыв спросить, откуда Кулачев знает, что у Елены нет телефона.

— Маруся! — сказал Кулачев. — Сиди дома. Я постараюсь приехать как можно быстрее.

— Ты меня там ждал?

— Я тебя там ждал, — ответил Кулачев. — Именно поэтому у меня запарка. Ради Бога, никуда больше не исчезай.

Это и есть самое главное на свете — не исчезать и ждать его. Она не знала, что так бывает. Смолоду было всегда некогда, поклонники ее «Алкиного возраста» отлучались навсегда не просто за опоздание, а за возможность его совершить. Покойный муж был четок и точен, как хронометр. Она этим гордилась, не признаваясь никому, что со временем это ее стало раздражать, как уже некое излишество. Она упустила время сказать ему: «Знаешь, это ничего — пять минут туда-сюда. В освобожденном времени можно передохнуть». Упустила сказать сразу, а потом уже было поздно… А сейчас вдруг осознала, какое это ни с чем не сравнимое счастье — ожидание. Стоять у окна, трогать занавеску, обнаружить пятно на подоконнике и оттереть его, и снова вернуться к окну, и поправить складки на тюле, и решить, что нужно его сменить, и вернуться к чайнику, и потрогать, не остыл ли… Глупые, забубенные дела и предметы очеловечивались, одухотворялись, они ждали вместе с ней, и она точно угадывала лифт, на котором он едет, подходила к двери, и ей казалось, что и дверь знает.

Он входил и говорил:

— Господи! Как же у тебя хорошо.

А как там у нее хорошо! Все старенькое, все скрипит.

Единственное, что она себе позволяет, — менять на окнах шторы, на это она разоряется, но ей это надо — нарядное окно. Правда, последнее время возникли проблемы. Нарядное окно как бы выбивалось из остального. Палас затерт. Кресла обтерхались, полированный шкаф вопиет, что стар и угласт, но по-прежнему блестит оглашенно… Тогда она покупает темную штору, а шкаф запячивает в тень… и получается хорошо! Замечательно, можно сказать…

— Когда ты переедешь ко мне, — говорит Кулачев, и она вся замирает, потому что знает: никогда. Она кладет ему ладонь на губы, он целует ее медленно и нежно и повторяет: