«Дорогой господин Дежорж!

Желание увидеть в живых моего отца побудило меня на самую смелую попытку, какую только мне случилось делать и для которой мне было необходимо более решимости и смелости, чем в Страсбурге и Булони. Решившись на эту последнюю попытку, я должен был решиться вместе с тем не очутиться ни в коем случае в смешном положении, в какое попадает человек, пойманный переодетым. Этого поражения я не мог бы вынести. Но вот вам наконец подробности моего побега.

Вы знаете, что форт охранялся стражей в четыреста человек, делившейся на дневные смены, по шестидесяти солдат каждая; эти смены занимают караулы и вне форта; этого мало: двери тюрьмы охранялись тремя тюремщиками, из которых двое были постоянно на страже. Таким образом, надо было, во-первых, пройти мимо этих сторожей, пройти внутренний двор под окнами коменданта, пройти калитку в воротах, где постоянно находились: вестовой, сержант, караульный привратник, часовой, и, наконец, пост в тридцать человек.

Не желая прибегать ни к чьему пособничеству, я должен был остановиться на переодевании. Так как в здании, где я жил, переделывалось несколько комнат, то мне представлялась возможность переодеться в костюм рабочего. Мой добрый и верный Шарль Телен достал блузу и деревянные башмаки; я остриг свои усы и взял на плечи доску.

В понедельник утром, в половине седьмого, рабочие пошли на работу. Когда они приступили к работе, Шарль дал им вина, чтобы отвлечь их внимание от меня на то время, когда я буду проходить мимо них. Затем он позвал одного из сторожей наверх, а доктор Конно стал разговаривать с остальными.

Однако едва я вышел из моей комнаты, как ко мне стал приставать один из рабочих, который пошел за мною, приняв меня за одного из своих товарищей; внизу лестницы я встретился носом к носу с караульным. К счастью, мне удалось повернуть свою доску перед его лицом, и я проник во двор, держа постоянно доску перед караульными и всеми, кого только я встречал.

Минуя первый караул, я уронил мою трубку; однако я остановился, чтобы подобрать ее осколки. Потом я встретил караульного офицера; но он читал письмо и не заметил меня. Солдаты караула, стоявшего у калитки, казалось, были удивлены моей одеждой; барабанщик особенно часто оборачивался в мою сторону. Однако караульные вестовые отворили дверь, и я очутился вне крепости; там я встретил двух рабочих, шедших мне навстречу и со вниманием глядевших на меня. Я повернул свою доску на их сторону; но они, казалось, были так любопытны, что я уже стал отчаиваться в том, что мне удастся ускользнуть от них, как вдруг услышал их восклицание: «О! Да это Берту!»

Очутившись на воле, я стал быстро идти к дороге в Сен-Кантен. Спустя некоторое время Шарль, еще накануне задержавший для себя карету, нагнал меня с нею, и мы уже вдвоем приехали в Сен-Кантен.

Город я прошел пешком, сняв предварительно блузу.

Шарль достал почтовую карету под предлогом поездки в Шамбрэ; мы достигли без всяких препятствий Валансьенна, где я сел на железную дорогу. Я достал бельгийский паспорт, но у меня нигде его не спросили. Во время этого Конно, всегда так мне преданный, оставался в тюрьме, заставляя всех думать, что я болен, дабы дать мне время перейти границу. Надеюсь, что с ним не обошлись худо: вы поймете, как сильно опечалило бы меня это известие.

Но, мой дорогой господин Дежорж, если я и почувствовал живую радость, когда я увидел себя уже вне крепости, то я испытал тоже весьма грустное впечатление, переходя границу. Чтобы решиться покинуть Францию, необходимо было быть уверенным, что правительство никогда не даст мне свободы, если я не соглашусь подвергнуть себя бесчестию; необходимо было, чтобы я был подвигнут на это желанием воспользоваться всеми средствами, чтобы утешить моего отца в старости. Прощайте, мой дорогой господин Дежорж. Хоть я и свободен, но чувствую себя очень несчастным…»{102}

* * *

Со смертью отца Луи-Наполеон стал полноправным претендентом со стороны семьи Бонапартов, так как король Жером, добиваясь разрешения Луи-Филиппа вернуться во Францию, окончательно себя дискредитировал в глазах бонапартистов. Обосновавшись в Лондоне, Луи-Наполеон рассчитывал приобрести поддержку людей, разделяющих республиканские взгляды. Пропаганда претендента распространялась главным образом в письменном виде и могла воздействовать лишь на ограниченный круг населения: буржуазию, грамотных ремесленников и рабочих, поскольку большинство населения страны было безграмотным. Поэтому необходимо было завоевать широкие крестьянские массы путем наглядной пропаганды, картинками, песнями, распространением изображений императора и т. д., а также устной агитацией. Сторонники принца как раз этим и занимались, когда разразилась очередная революция и открылись новые политические перспективы.

В феврале 1848 года победа восставших парижан означала возврат к идеям Великой французской революции и восстановление Республики. Эта революция привела к демократизации всей политической жизни в стране, что так хорошо описал Флобер в «Воспитании чувств». Она уничтожила не только Июльскую монархию и свергла Луи-Филиппа, но и идеи, которые были заложены в ее основе. Пятого марта 1848 года декретом Временного правительства вводилось всеобщее избирательное право. Все говорили с умилением и восхищением о всеобщем избирательном праве: сельские священники и епископы, мелкая буржуазия городов и крупные земельные собственники, журналисты и ученые, консерваторы и люди прогрессивных взглядов. Тема осуществления реформы избирательного закона провоцировала выдвижение экономических и политических требований. От нее ожидали ответа на актуальные проблемы современности: уничтожение коррупции, создание правительства, не требующего больших затрат, уважение к общим интересам, гарантии социального мира. Критика избирательного ценза затрагивала и объясняла все проблемы: политическая монополия воспринималась как источник всех бед и всех затруднений. В течение двух месяцев в Париже, как и в провинции, происходили многочисленные праздники, отмечавшие создание новой социальной общности, в честь чего повсюду сажались «деревья свободы».

Всеобщее избирательное право понималось не просто как некая новая техника осуществления власти народом, но и как таинство национального единения{103}. В декларации Временного правительства от 19 марта 1848 года об этом очень ясно говорилось: «Избирательные права принадлежат всем без исключения. С момента принятия закона больше не существует пролетариев во Франции»{104}. Последняя фраза подчеркивает, что вопрос всеобщего избирательного права был тесно связан с вопросом социального неравенства и под пролетариями понимались неимущие слои населения. Переход к всеобщему избирательному праву означал передачу судьбы страны в руки народа, не имеющего никакого политического образования, живущего легендами и устной традицией, неграмотного и темного. Внезапное расширение электората отняло у политических властей возможность управлять выборами: если до этого префект мог изъять десяток бюллетеней, от которых зависели выборы, то теперь это становится невозможным в масштабах всего департамента.