Слишком все чисто. И в документах и в доме. Где-то должны быть ответы.

Выбираемся за город. Едем на разных тачках. Не своих, естественно.

Но приходится и ногами потрудиться.

Дорога заканчивается, резко обрывается у лесов.

Несколько часов блуждаем, матеря все на свете и я уже жалею, что не взял с собой Гордея. Тот ориентируется на любой местности. Чутьем каким-то, даже с закрытыми глазами что угодно найти может, — хоть в пустыне, хоть в лесу.

— Ни хрена что-то подснежников не видно, — скалится Тигр, отпивая из фляги коньяк.

Мало с собой взяли. Закоченеем тут скоро снег ногами месить. Кто ж думал?

— Подснежники всегда хорошо прячут, — перехватываю его флягу, жадно глотаю, передавая Мороку. — А еще их, блядь, обычно, крепкие парни сторожат.

— Туда, — Тигр вдруг замирает и вскидывается.

Ни хера с Мороком не слышим. Но у него, кажется, тоже чутье. О зверином чутье Тигра чуть не легенды слагают. Правда, в легенды я ни хрена не верю.

Пригибаемся. Двигаемся бесшумно.

Ни хера не видно. Темень и снег вокруг.

— Промахнулось твое чутье, — ухмыляется Морок.

— Четко слышал, как ветки захрустели.

Тигр не реагирует, не оборачивается. Уверен на все сто.

— Твою мать! — подает на снег, прижимая плечо.

Просвистело — и не заметили. Тишина.

— Это у твоего плеча, Тигр, кажется, чутье на пули, — бормочет Морок. — Везде, блядь, словит, даже где людей нет. Только не говори, что то самое.

— Конечно, то, — беззвучно ржет, дергая ствол с предохранителя.

— Подожди, — подползаю, накрываю его руку со стволом. — Может, еще охотники. Хрен знает.

Но Тигр даже не слушает.

Стреляет тупо вперед. Наугад.

Хренею, — слышится вопль и отборный мат. Попал. Попал, сука, не глядя.

И явно не охотники, судя по тому шквалу свиста, который летит тут же в нашу сторону. Наученные люди. Вышколенные.

Ни хрена в тесноте не видно.

Приходится по старинке, вспоминая старые методы.

Палим — и перекидываемся, переворачиваемся, катясь со старого места по сторонам.

Сколько их тут может быть?

Некислый отряд, судя по всему.

— Морок! — катится рядом со мной, но рукой пачкаюсь о что-то горячее и липкое.

— Все нормально, — шипит, перекатываясь дальше, в сторону.

А я уже забыл, что это такое — свист пуль.

Но ни хера — тело все помнит.

Группируется в момент. Плюнув на все, просто поднимаюсь. Встаю во весь рост. Иду, поливая все направо и налево. Благо, запас позволяет. Не просто засаду убрать, маленькую войну пережить.

Это рефлекс. Разумнее было бы, конечно, затаиться. Выстрелить и спрятаться за дерево. Или перекатываться вот так, по снегу, с одиночными выстрелами.

Но тело помнит, что это такое — когда терять нечего.

Когда поднимаешься и идешь, — на свою смерть или чужую, ни хрена не думая.

Глаза другими становятся. Видно все, как днем. Ни хера нет страшного.

Вижу пятерых у сложенных горкой камней, — там, видно, давно обустроились, костер был. Еще несколько — в рассыпную. Ни хера страшного, ничего серьезного. Машу рукой своим, прицельно отстреливаю тех, кто впереди.

Ни хрена меня уже не остановит, потому что за бойцами я вижу уже избушку на курьих, блядь, ножках. И, если там моя Регина… Если кто-то измудрился и схрон Грача найти и сестру мою в нем спрятать, то, блядь, меня ни хрена уже не остановит.

Я пробьюсь напролом. Я, блядь, только так всю жизнь и пробивался.

Слышу, как и Морок с Тигром встают позади меня.

Тоже, блядь, не выдержали игры в прятки.

Вопросов нет, так целее будешь. Но, блядь, — не мое это, не наше.

Я прямо привык переть.

Что-то впивается в тело, как укусы комара. По щеке, по шее, по плечам, — но, блядь, это только азарт распаляет. С каждым шагом дом все ближе. С каждым выстрелом все меньше тех, кто стоит между ним и мной.

— Закончились, кажется, братья-месяцы, — слышу глухое за спиной.

— Подожди, Морок. Еще не факт.

* * *

Никого больше не видно. Но это ни хрена не значит. Они страхуют сзади, я ползу к дому, зажав во второй руке нож.

Бесшумно двигаться уже нет смысла. Если кто-то затаился, снимет пулей. Но мне так надежнее.

— Реально никого, — даже поражаюсь. По всей логике, не возле дома, а внутри основная часть должна была сидеть.

Легко подтягиваюсь, забираясь в окно.

Самый обычный деревянный домишко. Убитый даже. Смотреть нечего.

Быстро обшариваю несколько маленьких комнатушек.

Спускаюсь в подвал.

Еда, бочки с вином, запасов на ядерку — только это и говорит о том, что дом держали именно для того, чтобы спрятаться в случае чего.

— Никого больше нет, — сообщает Тигр, уже успевший осмотреть все и сюда добраться. — По ходу, это и не схрон вовсе. Пусто здесь.

— Ты как, Тигр, жив? — доносится Морок.

— А ты что думал? Так просто от меня избавиться? Мне еще яйца твоему отпрыску откручивать, если к моей девочке подкатит. Так просто не отделаешься, брат. Сам-то как?

— Нормально, — Морок морщится, прикладывая руку к животу.

— Дай посмотрю. Мое плечо уже привыкло. Если кого-то подштопать надо — так это ко мне. Я же, блядь, швея.

— Белошвейка, — хохочет Морок, хлопая его по здоровому плечу. — Не из таких полевых условий выгребали. Расслабься, брат. Жить точно буду.

Качаю головой. Привык уже к их шуточкам, пока у Тигра отлеживался.

— Походу, два варианта. Либо таки схрон и мы охрану самого Грача сейчас сняли, которая тут обжилась за время. Либо тот, кто его завалил, своих людей сюда выставил. Только на хрена? Что охранять, если внутри пусто, а хозяина убили?

Значит, что-то есть. Понять не могу только, — что мы пропускаем?

— Север, а давно страсть такая у Грача к художествам проснулась? Что-то раньше за ним не замечал, — Морок закуривает, кивая головой на стены.

И правда. Только вот заметил. На стенах — картины. Да не картины даже, так мазня одна. Но чтобы я понимал в мазне, если некоторая за сотни лямов с молотка уходит?

Только на его мазне везде домик этот самый намалеван. Живопись, блядь. Деревянный покошенный дом, лес и обрыв.

— Точно! Там обрыв был! Овраг! — срываюсь с места. Если я все правильно увидел, то прямо от окна надо идти.