По утверждению Завалишина, по всем общеобразовательным предметам, за исключением математики, учителя были крайне неудовлетворительные. В это время было два инспектора классов: один по иностранным языкам, другой по всем остальным наукам. Должность первого при Завалишине занимал граф Лаваль, «один из первых чинов двора». Надзор за порядком преподавания был настолько слаб, что некоторые учителя совсем не ходили в классы. Особенно грешили этим учителя английского языка. Один из последних, некто Руммель, никогда не появлялся на утренние уроки. Один из учителей французского языка читал кадетам вместо своего предмета лекции по политической экономии, сообщал политические новости и даже обучал желающих латинскому и итальянскому языкам. Отношения между учителями иногда были крайне враждебными, и они переругивались между собой, совершенно не стесняясь воспитанников. Так, преподаватель французского языка, притворив дверь в соседний класс, кричал учителю немецкого: «Белоус, синеус, красноус, черноус». Тот не оставался в долгу и кричал в ответ: «Пудель ты итальянский, французская собака ты проклятая» и, вскочив с места, бросался к двери. Преподаватель русского языка ограничивался заданием тем для сочинений и не умел внушить кадетам основных правил грамматики.

Состав корпусных офицеров, по-видимому, значительно улучшился по сравнению с концом XVIII века.

Завалишин указывает, что учение и поведение воспитанников, также как и определение старшинства, офицеры оценивали нелицеприятно и справедливо. Были, однако, в числе офицерского состава корпуса комичные фигуры. Завалишин упоминает одного полковника из «Гатчинских», то есть переведенного Павлом Петровичем из гатчинских батальонов, который при переименовании корпусных чинов из военно-сухопутных в морские получил чин по флоту, несмотря на то, что «едва знал грамоте». В его глазах главной заслугой воспитанника было ношения собственного платья, а особенно – сапог. Контрастом этому полковнику был ряд замечательных людей, как, например, князь Сергей Александрович Ширинский-Шихматов, по определению Завалишина, человек «высокой добродетели». С. А. Ширинский-Шихматов, как и брат его, Павел Александрович, был во всех отношениях высоким примером порядочности и нравственности для своих воспитанников. Давыдов и Подчерков были «по учености замечательны» и пользовались уважением кадет.

По временам происходили корпусные «бунты», обыкновенно из-за дурной пищи. Кадеты мычали, топали ногами и стучали ножами. Эти бунты завершались бомбардировкой эконома (заменившего гофмейстера в управлении хозяйственной частью корпуса) шарами из жидкой каши, завернутой в тонкое тесто из мякиша.

Обычай прислуживания младших воспитанников старшим претерпел значительные изменения по сравнению с концом XVIII века. В числе обязанностей младших считалось идти в другую роту с запиской или поручением, в то время как чистка сапог, платья и пуговиц выполнялась только желающими в обмен на предоставляемые им льготы. При этом право требовать этих услуг предоставлялось только старшему выпуску и то по отношению кадет только, а не гардемарин. В числе спорных пунктов корпусного обычного права считались претензии старших гардемарин подчинять младших тому же порядку, что и кадет. Впрочем, Завалишин говорит, что спор по этому поводу являлся лишь предлогом для традиционных сражений между старшими и младшими гардемаринами в видах прославления в себя подвигами в устной истории корпуса. Недаром даже для Николая Бестужева легендарный силач Лукин был героем. Эти споры решались рукопашным боем на заднем корпусном дворе.

Телесные наказания воспитанников продолжали процветать. Например, один из офицеров, Овсов, давал по триста ударов. В это время наказание розгами было подразделено на три степени: келейное (большей частью в дежурной комнате), при роте (только с разрешения директора корпуса) и перед фронтом всего корпуса. Последняя форма наказания всегда сопровождалась исключение из корпуса. Интересно отметить, что в противоположность непрерывным воплям наказуемых в дежурной комнате, упоминаемых Штейнгелем, в начале XIX века в корпусе считалось молодечеством выносить самое жестокое наказание молча и не только не просить прощения, но еще вновь грубить. Таким образом, в этот период телесные наказания повели к закалению духа воспитанников корпуса и выработке в них чувств своеобразной гордости и самостоятельности. Порядок в ротах более зависел от старших гардемарин, чем от ротных офицеров. Корпус гордился своими лучшими по наукам товарищам. Завалишин отмечает, что когда он садился за занятия, со всех сторон раздавались слова: «Тише, господа» или «Наш Зейман сел заниматься».

Завалишин говорит, что в его время случаи пьянства в корпусе были очень редки и что курение табаку в закоулках и уход из корпуса без спроса были самыми серьезными проступками. Кадеты таскали огурцы с окрестных огородов, но Завалишин уверяет, что это следует рассматривать не как воровство, а как проказу, так как главная цель была насмеяться над огородниками и одурачить их. За все время нахождения Завалишина в корпусе был исключен только один воспитанник – за участие в «бунте», при котором, кроме эконома, были оскорблены «неприличными криками» некоторые офицеры. По словам Завалишина, дежурные гардемарины били поваров (почему-то старшие из них состояли в офицерских (гражданских) чинах), когда ловили их в воровстве провизии. В это время в дежурство по корпусу назначались два гардемарина, старший и младший, которые в день своего дежурства приглашались к офицерскому столу. Корпусные офицеры давали за деньги частные уроки желающим воспитанникам. Так, Завалишин упоминает, что он нанимал для репетиций по вечерам полковника де-Ливорна, командовавшего 1-й ротой. Выпускные экзамены производились рядом особо назначаемых комиссий: флотской, артиллерийской, астрономической, духовной и т. д.

Несмотря на это, в офицеры производились все же «единственно потому, что для укомплектования флота надобно было выпускать каждый год известное число офицеров». Очень интересны замечания Завалишина о его попытках умственно развивать подчиненных ему кадет и гардемарин путем чтения книг по истории и географии. Связь между корпусным офицером и воспитанниками была очень тесная. Как только Завалишин приходил в роту, его немедленно окружала густая толпа, к которой постепенно присоединялись воспитанники других рот. Завалишин вел переписку с родителями своих питомцев и даже иногда оказывал денежную помощь в случае нуждьг Он посещал каждый день в лазарете больных своей роты и класса. Контраст с нравами кронштадтского периода корпуса екатерининских времен необычайно резок. От чисто палочной дисциплины времен Штейнгеля до методического воспитания кадет и гардемарин своей роты Завалишиным необычайно далеко.

Декабрист А. П. Беляев в своих «Воспоминаниях» рисует нищенскую жизнь статских преподавателей корпуса. Он упоминает о жаловании в двести рублей ассигнациями в год, платимом этим учителям. Несмотря на это, отозвался о том учителе, у которого он жил до зачисления в штат корпуса, как о человеке «весьма умном, даже ученом и философе». Этот бедняк-учитель до того берег свое платье, что никогда не притрагивался к нему щеткой. Телесные наказания процветали и при Беляеве, поступившем в корпус в 1815 году. Он говорит про своего ротного командира, что у него «первое и единственное наказание были розги». Он отмечает все-таки, что братья князья Шихматовы, бывшие в то время корпусными офицерами, телесные наказаний не применяли. При Беляеве, как и при Завалишине, физические наказания создавали спартанские нравы. Тех кадет, которые под розгами не кричали, называли чугунами и стариками. Последнее название было особенно почетным. Сражения между старшими гардемаринами (трехкампанцами) и младшими (двух-кампанцами) происходили и при Беляеве. Дрались стенка на стенку, храбрейшие вели за собой остальных. Корпусные поэты писали длинные поэмы в честь этих боев на корпусном дворе.