«Строгое наблюдение», согласно масонской традиции, продолжало дело средневекового ордена Рыцарей Храма (Тамплиеров), изничтоженного в 1314 году усилиями Римского Папы и французского короля. Образ сожженного на костре гроссмейстера Якова Моле послужил яркими символом для масонской мысли XVIII века.

Пользуясь представлениями литературы XVII–XVIII веков о храмовниках, «возобновители ордена» построили свою систему на преобладании высших градусов и строгом подчинении низших.

Благодаря такой организации орден легко делался пригоден для всякого рода политических интриг (в Англии им пользовались сторонники Стюартов, в Швеции — искатели переворота в пользу неограниченной королевской власти вроде Пломенфельдта). Всеми эффектными приемами своей «рыцарской» бутафории и терминологии орден Храмовников служил к объединению высшего дворянства.

30 сентября 1776 года (то есть менее чем через месяц после соединения Елагина с Рейхелем) кн. Александр Б. Куракин отправился в Стокгольм для объявления королю Швеции вторичного брака Павла Петровича. Этой поездкой воспользовалась русская Провинциальная Ложа[96]. Она вручила Куракину письмо к стокгольмской Главной Ложе, прося посвятить Куракина в тайны шведского ордена и снабдить его истинными актами. В Стокгольме Куракин и сопровождавший его Г. П. Гагарин были посвящены в высшие степени и вернулись весной 1777 года в Петербург с некоторыми полномочиями и актами. По рассказу Бебера, большую роль в этом играл Георг Розенберг, который со своей ложей Аполлона оставался вне соединенной ложи Елагина — Рейхеля. Через барона Пфейфа, члена л. Аполлона, Розенберг вступил в письменные сношения с братом его, игравшим роль в шведском капитуле. Брат Георга Розенберга, Вильгельм, также способствовал переговорам, находясь в Стокгольме в качестве секретаря при посольстве Куракина. Куракин не привез, однако, в Петербург важнейших бумаг шведской системы, касавшихся управления орденом в России. Эти бумаги должен был доставить в Петербург летом 1777 года шведский король Густав III. Густав действительно приехал в конце июня в Петербург; в честь его устроены были торжественные празднества в Розенберговой ложе Аполлона.

Личное вмешательство Густава не устранило, однако, каких-то внутренних трений, мешавших окончательному установлению шведской системы в России. В письмах к А. Б. Куракину от 23 августа и 5 сентября депутат стокгольмской ложи Кауниц-Ритберг сообщает о том, «что окончание дела еще задерживается».

По-видимому, трения происходили из-за вопроса о лицах, которые должны были стать во главе ордена в России. Вероятно, герцог Зюдерманландский, начальник шведского масонства, хотел видеть переход под свое начальство всей существующей системы русского масонства вместе с великим мастером Елагиным; о том же, верно, «негоциировал» и посланный от петербургской Великой Ложи Куракин. С другой стороны, Розенберг должен был хлопотать о совершенно новой организации, в которой он мог бы получить больше значения. Ему косвенно содействовал своею нерешительностью и сам Елагин.

Елагин первоначально готов был на переход в шведскую систему со всей налаженной организацией русского масонства. В этих видах он сам перевел привезенные ему Курагиным шведские акты; на первом листе книги, содержащей один из этих переводов, Елагин записал имена кандидатов на должности, открываемые новой системой.

В этом реестре как среди братьев четвертой степени («избранных» или шотландских товарищей) и пятой степени («мастеров шотландских»), так и в «капители» названы все руководители соединенной Рейхелево-Елагиной Великой Ложи: великий мастер Елагин, наместный великий мастер Панин, великий секретарь Лукин, 1-й надзиратель Мелиссино, 2-й надзиратель Щербачев и др. Куракин и Гагарин поименованы далеко не на первых местах (на 13-м и 14-м в первом реестре, 14-м и 15-м — во втором, 6-м и 8-м — в третьем).

К этим прежним руководителям думал обратиться сначала и Кауниц-Ритберг: он просил Куракина сообщить содержание одного из своих писем «сенатору Елагину» и «генералу Мелиссино» наравне с князем Гагариным.

Скоро Кауниц-Ритберг мог, однако, убедиться в недостаточно искреннем отношении Елагина ко всему предприятию. «Очень сожалею, — пишет Кауниц Куракину от 5 сентября 1777 года, — что г. Елагин передал вам только вчера письмо, которое я имел честь писать к вам уже давно».

После долгих колебаний и задержек Елагин наконец отказался от гроссмейстерства в шведской системе. Вероятно, придворные соображения решили для него вопрос: отмеченная живым участием друга цесаревича Куракина шведская система сразу была холодно встречена Екатериной.

Уверяя Кауница в «наполняющей все его существо неизменной преданности и признательности», Елагин изысканными выражениями отклонил от себя предложение о гроссмейстерстве.

Елагин был не один в числе уклонившихся; Провинциальная Ложа осталась верной ему почти во всем составе. Братья Розенберг, получившие за привезенные Вильгельмом шведские акты 1400 рублей, вызвали негодование Елагиных братьев, так как в актах этих братья не усмотрели ничего нового сравнительно с Рейхелевыми[97].

В результате колебаний и сомнений стокгольмская ложа решила обойтись без участия Елагина и создать свою собственную организацию. 10 апреля 1778 года заключено было основное условие между шведским и русским капитулами. Префектом последнего взамен отказавшегося Елагина был поставлен кн. Г. П. Гагарин[98].

22 декабря 1778 года в Петербурге была открыта первая ложа шведской системы, принявшая имя Феникса. Пространную речь на этом торжестве произнес кн. Гагарин.

«Сооружа сей новый храм премудрости и добродетели, — говорил Гагарин членам новой ложи, — поставляю себе должностью изъяснить вам причины, побудившие меня предпочесть новое старому, или лучше сказать — оставя прежние стези, вступить на новый путь. Большая часть из вас составляла уже несколько лет число тех братьев, коих лестная ко мне доверенность избрала меня начальствовать над вами; взаимность требовала и с моей стороны беспредельного к вам усердия, и неусыпного попечения о благе ордена вообще и той части оного особенно, которая под управлением моим находилась. Сие то усердие побуждало меня вести вас по тем стезям, которые мне лучшими быть казались, пока угодно стало Всевышнему Создателю всех миров озарить меня лучом истинной своей премудрости и самыми неведомыми судьбами наставить меня на путь истинный». Отринув «глупое самолюбие», Гагарин признавался, «что все прежнее — тьма, а новое, ныне вводимое — истинный есть свет».