Естественно, я опускаю тяжелые для мамы подробности. И чуть-чуть, самую малость, не договариваю. Мама — самый родной для меня человек, и расстраивать ее нельзя. Конечно, наверняка она сама о многом догадывается, но держит догадки при себе.

— Ох, сынок, как же тебя жизнь помотала… А глаза все такими же остались — разноцветными. Я где-то читала, что это — к счастью.

— Так правильно читала! — я улыбаюсь. — Вот же, мы встретились! Все нормально, ма. Все хорошо.

Мама, закутав плечи в подаренную шаль, смотрит на меня и улыбается, подперев рукой щеку. Я отодвигаю пустую чашку, сыто отдуваюсь.

— Сынок, может, еще чайку?

— Уф… Нет, мама, спасибо, уже все. Больше не влезет.

Я встаю и начинаю бесцельно ходить по комнате, разглядывая мебель, вещи, какие-то безделушки. Конечно, это не та квартира, в которой я родился, учился ходить, говорить, в которой рос и взрослел, но многие предметы перекочевали и сюда. Я трогаю их, беру в руки, рассматриваю.

Когда-то, еще в младших классах школы, я читал старую книгу про моряка, пропавшего без вести в южных морях. Прошло не то тридцать, не то сорок лет и он глубоким стариком вернулся домой. Все это время моряк жил на далеких островах с дикарями, полностью разучился говорить на своем родном языке и забыл все — родных, друзей, свою страну.

И только домашние вещи, книги, статуэтки, сделанный его руками шкафчик сумели оживить память этого человека, вернули его к жизни.

Я — как тот моряк. Передвигаясь от полки к полке, от шкафа к серванту, от серванта к этажерке, я вспоминаю и словно бы заново переживаю историю собственной жизни, историю моей семьи.

Вот фарфоровая фигурка девочки. Она сидит за партой, подвернув под себя пухленькую ножку, и старательно выводит в тетрадке слово «Мама». Эту статуэтку мама подарила мне, когда я пошел в первый класс. Девочку мы называли почему-то Ритой, и когда я получал плохие оценки, мама всегда показывала на Риту и говорила: «А вот она — отличница и свою маму не огорчает».

А вот черные часы «Слава» с медными стрелками. Они считались у нас самыми точными, и мы всегда «сверяли время по «Славе»». Однажды я, чтобы пропустить урок, к которому не сделал домашнюю работу — кажется, это была химия — перевел стрелки «Славы» на час. И опоздал. И мама опоздала на работу. Мне влепили двойку, а маме — выговор. Ох, и досталось же мне тогда!

Беру часы, показываю.

— Помнишь?

Мама смеется.

— Да уж, додумался! Может, котлетки разогреть?

Она все время, с того момента, как я пришел, хочет меня накормить. Мой неправдоподобно юный вид мама для себя объяснила так — я просто плохо питался, исхудал и поэтому выгляжу не так, как положено мужчине в тридцать три года.

— Нет, мам, спасибо. Потом. Попозже, ладно? — отказываюсь мягко, осторожно.

Меня до слез трогает ее забота. Я очень хочу сделать что-то хорошее, доброе. Подарки не в счет. Жаль, что придется уехать. Оказывается, я здорово соскучился по дому, пусть даже такому, сменившему дислокацию.

Продолжаю экскурсию «по новиковским местам». Хрустальная вазочка в виде цветка лилии. Если перевернуть ее, то на массивной ножке можно увидеть скол. Это тоже моя работа. На какой-то Новый год в подарке, полученном на елке, оказалось несколько грецких орехов, и я не нашел ничего другого, кроме вазочки, чтобы расколоть их.

Старая, вышитая еще бабушкой салфетка на телевизоре. Телевизор новый, черный, импортный, а салфетка та самая.

Бабушка… Трогаю край салфетки, поворачиваюсь к маме. Она опускает глаза. Все понятно без слов.

— И дед?

— Да, сынок. В восемьдесят девятом. Сердце.

Проклятый хроноспазм!

Проклятый конь!

Проклятый Чингисхан!

Или это я — проклятый? Ведь, если вдуматься, именно я и есть главный виновник всех бед и неурядиц. Я, Артем Новиков. Человек, открывший шкатулку.

Недаром говорят: любопытство сгубило кошку. Я, конечно, не кошка, но от этого не легче…

Мама старательно избегает двух тем: надолго ли я приехал и что собираюсь делать дальше? Я, естественно, тоже обхожу их стороной. В первом случае просто не хочу расстраивать, во втором — пугать.

Как-то сам собой разговор переходит на родственников, близких и далеких. Мама говорит о своем переезде в Москву, рассказывает про Людмилу Сергеевну немало порой забавных, а порой и трагичных историй.

— Она женщина очень образованная, начитанная, на фортепиано играла, французский язык знала и немецкий. Но так вышло, что приложить свои способности ей было негде. Одно слово — муж в Секретариате ЦК, всю жизнь Николаю Севостьяновичу посвятила. Нет, жили они, конечно, красиво, что и говорить. Она фотографии старые показывала, с приемов посольских или из Кремля, так там Людмила Сергеевна — просто принцесса, глаз не отвести! Говорила — сам Хрущев цветы ей посылал. В общем, кипучая была жизнь. А когда умер Николай Севостьянович, пожалела, что все так сложилось.

— А чего жалеть-то?

— Артем, — вздыхает мама. — Ты совсем взрослый уже, должен понимать такие вещи. Не нашла время ребенка родить, не сумела след на земле оставить. Для женщины это важно.

— А для мужчины?

— Для мужчины еще важнее, но по-другому.

— Что значит «по-другому»?

— То и значит. Вот отец твой…

Мама неожиданно замолкает, встает, начинает собирать со стола чашки, блюдца. Наверное, если бы я на самом деле четырнадцать лет провел в плену и на чужбине, я бы забыл многие особенности ее поведения и привычки. Но на самом деле в пересчете на чистое время отсутствовал я всего несколько месяцев и ничего не забыл.

Когда мать вот так обрывает себя и начинает греметь посудой, это значит, что она сердита, еще не все сказала и обязательно продолжит обсуждать неприятную тему «до победного конца».

— И что отец? — подбрасываю пару поленьев в костер ее праведной злости.

— Приезжа-а-ал… — негодует мама. — При всем параде, с семейством. Лет пять прошло, как на тебя бумага пришла. Я и не ждала. Думаю, бабушка ему написала. Она с годами помягче к нему стала, сын все же. Ну, в общем, явился, не запылился. Слава богу, додумался жену свою в гостинице оставить. Открываю дверь — стоит красавец, с цветами, с подарками. Я всегда думала, что если увижу — убью на месте! А тут вроде как застыла, понимаешь, Артем? Ледяная вся сделалась.

— Пустила?

— Ага. Даже чай попили, представляешь? О тебе разговаривали… А потом он… — мать задохнулась от гнева, — он про фигурку стал спрашивать.

Я обмираю, чайная ложечка выпадает из пальцев и звякает о край чашки. Мама этого, к счастью, не замечает.