я не подчинялся ей. Я был бесстрашен, бескорыстен и независим. Помощи я просил лишь у Христа и лишь пред ним преклонял колени. До королей и епископов мне не было дела. Я верил лишь в честь. Никогда не стремясь стать первым, я не потерпел бы того, чтобы быть вторым. Сам проявляя снисходительность к другим, я не выносил её в отношении себя. Милость задевала не меньше, чем оскорбление, и ни того, ни другого я не прощал. Я был мечтателем и идеалистом. Жажда свершений и ощущение пустоты бытия преследовали меня неотступно.

Я долго бился за чужие мечты, за идеи, в которые не верил, и никогда не достигал целей, которых и не было у меня в ту пору. И на этом поприще я изрядно загубил свою душу и накопил много долгов, да и мне многие задолжали… Но я не платил и не взыскивал.

Я разочаровался в реальности жизни, я устал от Европы. Но я верил в Святую Землю, где все должно быть совсем не так. Я искал рай на земле.

Все крестоносцы стремились к спасению души и богатствам востока. Кто-то больше думал о вечном, кто-то − о земном. Я же просто верил в Землю Обетованную, верил и искал её.

Была осень 1097 года. Чувствуя приближение зимы, птицы с печальным криком поднимались на крыло и покидали родные края, увлекая за собой сердца мечтателей и героев. Вся Европа пришла в движение. С пением гимнов и псалмов, под звуки труб и литавр, неся пред собой распятья, по дорогам шли крестоносцы, уносясь на восток с перелётными птицами и уподобляясь им. Ни позже, ни прежде за всю историю человечества никогда не были люди так похожи на птиц, покидающих дом осенью, в надежде вернуться весной. Пилигримы-крестоносцы, религиозные странники, войны-паломники – перелётные птицы Средних веков! Вернётесь ли вы когда-нибудь? Настанет ли ваша весна?

Я ушел вместе с ними. Был ясный и чистый холодный день, полный света и воздуха, деревья роняли последние листья в пожелтевшую траву, дул ветер, дышалось легко, и каждый звук отдавался в опустевших осенних просторах далёким эхом. Мир был огромен…

Покидая дом, я видел парящего в небесной лазури орла. «Ты летаешь высоко, – крикнул я ему, – видно ли тебе Святую Землю? Далеко ли она?» Быть может, мне показалось, может быть, это ветер шумел… Может быть… но я ясно услышал: «И парю я над грешной землёй, всё вижу. А Святой Земли нет. Некуда спуститься».

Нет Святой Земли – вся грешная.

А поход продолжался и набирал силу. Казалось, весь христианский мир собрался под знаменем Креста. Мы шли все дальше и дальше на восток; и когда позади остался православный Константинополь и не слышно было больше звона византийских колоколов, я ощутил вдруг тоску и усталость.

Был вечер, вокруг расстилалась знойная и враждебная Анатолия. Мы впервые встретились в бою с нашим противником и одержали первую победу над ним. Но настроение было подавленное. Предводитель, укрепляя моральный дух войска, говорил, указывая на закат: «Даже солнце кланяется нам». Но никто не слушал его. Все понимали, что это лишь середина пути и выдержать предстоит ещё многое. И в этой мысли я внезапно обрёл утешение.

«Полдороги пройдено, – сказал я себе. – А кажется, что дом мы покинули лишь вчера. Значит, мы вернёмся завтра».

А поход продолжался. Сражение следовало за сражением, город за городом. Мы страдали от невыносимой жары, царящей в тех далёких краях, от сухих ветров, бьющих в лицо песком и пылью, от жажды и голода, от ранений, полученных в битвах, от непроходящей усталости.

Но даже теперь, израненный и измождённый, я, пока бьётся моё сердце, оставался львом. И по-прежнему шакалы боялись меня и не решались приблизиться. Пока бьётся моё сердце.

А поход продолжался, увлекая нас дальше.

Мы подошли к Антиохии, мощной древней крепости, являвшейся ключом к Сирии. Иерусалим был уже совсем близко, и крестоносцы воспряли духом. Но предстояла долгая и тяжёлая осада, которая продлилась почти год и очень многим стоила жизни.

Не было никакой надежды сходу взять Антиохию. На высотах, находящихся к востоку от города, мы разбили лагерь и приготовились ждать, когда крепость сама откроет перед нами ворота. Но мы просчитались. Продовольствие закончилось у нас раньше, чем у врага. С конца осени установилась дождливая сырая погода – люди начали болеть. Наше положение было по-настоящему тяжёлым. Я не стану омрачать рассказ подробным описанием тех событий, скажу лишь, что это было самое трудное испытание из тех, что выпали на нашу долю, и многие не выдержали его.

Жизнь под Антиохией была беспокойной: сарацины то и дело нападали на нас. Однажды невдалеке от лагеря я и несколько моих товарищей попали в засаду. «Держаться! И строй держать!» – крикнул я, выхватывая меч. Закипела яростная битва. Я сражался один на один с сарацином, который превосходил меня в росте, но уступал мне в мастерстве владения мечом. Ловким ударом я выбил из его рук оружие и собирался пронзить его, но сарацин упал предо мной на колени, взывая к моему милосердию. Занеся над ним меч, я тихо произнес: «Милосердие —добродетель, но я – солдат».

– Ты солдат, но милосердие – добродетель, – остановило меня Провидение…

Я отпустил сарацина.

Дни, полные треволнений, пролетали быстро, но вечера в Антиохии тянулись медленно. Обычно я одиноко стоял на берегу Оронта и либо бросал в воду камешки, либо подолгу смотрел в бездонное небо Сирии.

В конце концов Антиохия была взята в результате удачной ночной атаки. Мы двинулись дальше.

Прошло ещё немного времени, прогремело ещё несколько сражений, и мы подошли к конечной цели нашего пути – к Иерусалиму. Вот он, Святой город! Святая Земля!

В ночь накануне штурма я не мог уснуть. И никто не спал. Крестоносцы готовились к предстоящему бою, проверяли оружие и доспехи, молились и пели. Один гимн я запомнил:

Ночь тиха над Палестиной.

За Спасителя Христа!

С праведною крестной силой,

С силой веры и Креста!

Мы проделали нелёгкий

Путь от дальних берегов,

Принося в Святые Земли

Избавленье от врагов.

Славен наш Господь в Сионе,

Славно воинство креста!

Кто не думает о троне

В древнем городе Христа?

Дуют ветры нам навстречу,

Да с восточной стороны,

Но не гаснут в храмах свечи,

Озаряя мрак войны.

А потом был штурм, стремительный и безжалостный. В конце того долгого дня я стоял посреди освобождённого, но разрушенного города с мечом, обагрённым кровью врагов, и думал, что вот теперь я достоин Царства