Четверть восьмого. Оно бы самое время поспать еще минут пяток, однако на тумбочке в прихожей продолжал надрываться телефон, и Турецкому ничего не оставалось, как спустить ноги с кровати и взять трубку.

— Слушаю.

Хотел было добавить еще что-нибудь, нечто едкое, однако с него слетел весь сон, как только он услышал голос Марины Фокиной.

— Александр Борисович!.. — чувствовалось, что она едва сдерживает слезы. — Мне только что звонили…

— Кто? Кто звонил?

— Из больницы… В которой Игорь…

— И что? Говорите же!

Короткий всхлип, и словно выстрел, ударивший по ушам:

— Умер! Сказали, будто Игорь умер.

— Когда умер? О чем вы говорите! Его ведь уже из реанимации в общую палату перевели.

— Сегодня ночью… Под утро. Остановилось сердце.

Турецкий верил и не верил услышанному.

— Кто звонил? — осевшим голосом спросил он.

— Женщина какая-то. Наверное, врач, — видимо уже не в силах сдерживать слезы, она всхлипнула и, стараясь подавить рвущийся из горла крик, прошептала в трубку: — А я… Я не знаю, что делать. Я… Я ничего не могу понять. Ведь он же… Игорь…

— Ждите моего звонка и пока что оставайтесь дома.

Положив трубку на рычажки, он негромко выругался и тут же обернулся на дверной скрип. — На порожке стояла Ирина. В ночной рубашке, заспанная.

— Случилось что?

— Да.

— Так не тяни же!

— Только что звонили Фокиной… из больницы. Игорь умер.

— Как умер? — возмутилась Ирина Генриховна. — Этого… этого не может быть.

Турецкий полоснул по жене осатаневшим взглядом.

— Значит, может.

— Но ведь он же…

— Ира!

— Да ты на часы посмотри! — в свою очередь возмутилась Ирина Генриховна. — Там еще спят все, в больнице этой.

— Выходит, что не все спят.

— А если это просто психологический этюд, рассчитанный на измотанные нервы Фокиной? — предположила Ирина Генриховна. — Мол, если ты, голуба, не заставишь своего благоверного заткнуться…

Покосившись на жену, Турецкий зашелестел страницами телефонной книги, снял трубку.

Дождавшись не очень-то приветливого голоса дежурной медсестры, негромко, но довольно вразумительно произнес:

— Следователь Турецкий. Генеральная прокуратура. Меня интересует состояние поступившего к вам журналиста Фокина.

Словосочетание «следователь Генеральной прокуратуры» действовало безотказно, и он тяжело вздохнул, опуская на рычажки телефонную трубку.

— Умер.

— И… и что теперь?

— Ты — в «Глорию», а я — в больницу.

Дежурную медсестру звали Фаиной, и Турецкий еще раз усомнился в правоте утверждения великого Дарвина, будто люди произошли от обезьяны. Нет, нет! Часть из них несомненно произошла от коров, мирно пасущихся на зеленом лужке и лениво пережевывающих травяную отрыжку. Необыкновенно толстая в свои двадцать пять лет, с неопрятными лоснящимися волосами, Фаина была похожа на растекающуюся по стеклу огромную водянистую амебу, которой, казалось, даже лишнее движение сделать невмоготу, да и говорила она, вернее, отвечала на вопросы точно так же, как передвигалась по больничному коридору, — не поспешая.

Поняв после часового общения в комнате старшей медсестры, что вряд ли добьется от этой «ошибки Дарвина» большего, Александр Борисович решил для верности задать ей те же вопросы, без ответа на которые он не мог покинуть эти стены.

— Итак, давайте еще раз…

Чтобы Фаина не замолчала окончательно, Турецкий пытался оставаться максимально любезным и доброжелательным.

— Вспомните, пожалуйста, как можно точнее, время, когда здесь появился следователь.

— Я ведь говорила уже, — с тоскливым равнодушием протянула медсестра. — После обеда вскоре. У больных даже миски собрать не успели.

— Значит, после двух?

— Зачем же, двух? У нас больных в час дня кормят.

— Значит, вскоре после часа?

— Ну! Я же так и говорю. Больного перевели к нам до обеда, сразу же после обхода, а этот следователь был после.

Несмотря на все свое раздражение, Турецкий не смог сдержать усмешку. Похоже, у Фаины вся жизнь делилась на «до обеда» и «после обеда».

Впрочем, невольно подумал он, не одна она такая. В той же прокуратуре есть похлеще экземпляры.

— Хорошо, — подытожил он, — теперь попробуем двинуться дальше. Он сразу прошел в палату, где лежал Фокин?

— Нет, не сразу. Сначала подошел ко мне, спросил, в какой палате этот мужчина лежит. Ну, я посмотрела в журнале, и он потребовал, чтобы я…

— Стоп, стоп! Этот мужчина, про которого спросил следователь, — это, насколько я понимаю, Фокин?

— Ну! — кивком подтвердила Фаина, посмотрев на Турецкого с некоторым удивлением: из прокуратуры, а такой бестолковый.

— Хорошо. Вот теперь продолжайте. Что было потом?

— Я и говорю: сказал, чтобы я отвела его в палату и показала ему этого мужчину.

— Фокина? — уточнил Турецкий.

— Ну же! — с легким раздражением подтвердила медсестра.

— И вы его отвели, так?

— Конечно, отвела.

— А он хоть представился вам? Я имею в виду посетителя.

— Еще бы! Он даже удостоверение показал — красное такое. Я, говорит, следователь.

— Значит, он представился вам, и вы его провели в палату, куда поместили Фокина. Так?

Плавным кивком головы Фаина подтвердила, что Турецкий совершенно прав. Однако, видимо, посчитав, что этого недостаточно, пояснила:

— К нам следователи и милиционеры часто приходят. Потому как отделение наше — не в пример другим. Кого машина сшибла, кого в драке покалечили.

Турецкий кивнул утвердительно — дескать, принял к сведению столь важную информацию и туг же задал новый вопрос:

— А больной этот, Фокин, он, случаем, не спал, когда следователь зашел в палату?

— Не-е, не спал. Может, правда, дремал малость. Слабенький еще был.

— И о чем же они говорили?

И вновь Фаина посмотрела на Турецкого как на тяжело больного. Взгляд ее на этот раз был столь выразителен, что Александр Борисович даже постыдился самого себя. Действительно, набирают в органы каких-то дебилов недоразвитых. Да разве имеет она право слушать секретные разговоры следователя с человеком, который пострадал от рук бандитов! Ее дело — уход за больными с черепно-мозговыми травмами, да полный порядок в отделении.

— Хорошо, хорошо, — остановил ее Турецкий движением руки. — А вы могли бы рассказать, как он выглядел, этот следователь?