Я забарабанил в люк рукоятью меча. Теперь задрожал весь дом, внезапно взорвавшийся белым пламенем. Охватив меня с головы до ног, оно ослепило меня, громом отозвавшись в ушах.

Завопив от ужаса, я прыгнул подальше от причала и упал лицом в песок.

Я сел, отплевываясь и по-прежнему крепко сжимая меч. Огонь не причинил дому никакого вреда, лишь лестница обуглилась и обвалилась прямо у меня на глазах.

Зажав меч под мышкой, я начал карабкаться по одной из деревянных опор, и снова меня охватили языки пламени, но колдовской огонь не обжигал, и я не обращал на него никакого внимания.

— Отец, — закричал я. — Я иду. Впусти меня.

Я добрался до балкона своей собственной комнаты и очутился напротив того самого окна, через которое унесло Хамакину.

Все окна и двери закрылись передо мной, запылав белым пламенем.

Я подумал, не позвать ли мне вновь Сивиллу. Для меня это будет третья, последняя возможность. А если я когда-нибудь снова сделаю это… И что тогда? Тогда она каким-то образом предъявит на меня свои права.

Нет, время для этого еще не пришло.

— Отец, — сказал я, — если ты любишь меня, как утверждаешь, открой дверь.

— Ты не послушал меня, сын.

— Тогда мне придется не слушать тебя и дальше.

Из моих глаз потекли слезы, и, не сходя с места, я принялся сводить и разводить ладони. Когда-то отец побил меня за подобную попытку. Тогда она не увенчалась успехом. Теперь же все оказалось таким же легким и естественным, как дыхание.

Холодное синее пламя заплясало у меня на ладонях. Я развел свои пылающие руки, разделив огонь, как две половинки занавеса. Свои пылающие ладони я прижал к закрытому ставнями окну. Синее пламя струилось у меня между пальцев. Древесина задымилась, почернела и провалилась, так неожиданно освободив мне проход, что я качнулся вперед, едва не свалившись в комнату.

Взобравшись на подоконник, я остановился, пораженный до глубины души. Самым удивительным было то, что это действительно был дом, где я вырос, комната, которую мы делили с мамой и Хамакиной и в которой я провел последнюю ночь, безнадежно ожидая рассвета. Я увидел свои инициалы, когда-то вырезанные мной на спинке стула. Моя одежда лежала сложенной в раскрытом сундуке на самом верху. В дальнем углу на полке стояли мои книги, а листок папируса, на котором я учился рисовать, так и остался на столе вместе с перьями и кистями, пузырьком чернил и красками — все было так, как я оставил когда-то. На полу у кровати валялась кукла Хамакины. Один из маминых геватов, золотая птица, неподвижно свисал с потолка.

Больше всего на свете мне захотелось взять и улечься в эту кровать, чтобы встать с утра, одеться и вновь сесть за стол за свою работу, словно ничего и не произошло.

Я подумал, что отец использовал свой последний козырь. Он пытался смутить мои мысли.

Половые доски заскрипели, когда я выходил из комнаты. Я постучал в дверь его кабинета. Она тоже была заперта.

Он заговорил со мной из-за двери. Его голос звучал страшно устало:

— Секенр, чего ты хочешь?

Этого вопроса я не ожидал совсем. И смог ответить только:

— Я хочу войти.

— Нет, — произнес он после длительной паузы. — Чего ты больше всего хочешь для себя самого?

— Теперь уже не знаю.

Я снова вытащил меч и забарабанил в дверь.

— Мне кажется, ты знаешь. Ты хочешь вырасти и стать обычным человеком, жить в городе, иметь жену и детей, не иметь ничего общего с призраками, тенями и с самой магией — в этом мы с тобой солидарны. И я хочу для тебя того же. Это крайне важно.

— Отец, я больше ни в чем не уверен. Я не могу разобраться в своих мыслях и чувствах.

Я продолжал стучать в дверь.

— Почему ты все еще здесь? — спросил он.

— Потому что должен быть здесь.

— Страшная это вещь — стать чародеем, — пробормотал он. — Это хуже болезни, хуже самых страшных испытаний. Словно ты открыл дверь в царство ночных кошмаров и больше никогда не сможешь закрыть ее. Ты жадно стремишься к знаниям и все глубже и глубже погружаешься во Тьму. На первых порах еще существуют определенные соблазны, какими представляются абсолютная власть, затем — слава, затем — если ты окончательно губишь себя, — мудрость. Стать чародеем — означает узнать сокровенные тайны мира, тайны богов. Но черная магия сжигает. Она уродует, изменяет — и человек, ставший чародеем, уже никогда не будет таким, как прежде. Все ненавидят его и боятся. У него множество врагов.

— А ты, отец? Разве у тебя было столько врагов?

— Сын, в свое время я убил очень многих, не одну тысячу…

Его признание снова лишило меня дара речи, повергнув в беспомощное состояние. Я смог только пробормотать:

— Но почему?

— Чародей должен овладевать знанием не только для того, чтобы отражать удары врагов, но и чтобы просто выжить. Он постоянно стремится узнавать все новые и новые заклятья тьмы, чтобы увеличить свою власть. Но узнать их можно лишь из книг. Книги тебе просто необходимы. Для того чтобы стать настоящим чародеем, надо убить другого чародея, а потом еще и еще. И каждый раз красть принадлежащее другому чародею, тоже получившему свое могущество благодаря убийству. В мире осталось бы очень немного чародеев, если бы не искушение, привлекающее в их ряды все новых и новых. И таким образом черная магия существует, процветает… и поглощает.

— Но ведь с помощью белой магии, волшебства можно творить добро, отец.

Неожиданно я осекся. Я опустил взгляд на свои руки, которые были отмечены магией, на которых с такой легкостью возникал огонь.

— Черная магия, домен чародеев — это далеко не волшебство, не белая магия. Не стоит их путать. Волшебство проистекает от богов. Волшебники, белые маги, просто являются их инструментами. Волшебство течет через них, как воздух проходит через трубку из тростника. Волшебство исцеляет. Оно приносит удовлетворение. Оно подобно свече во тьме. Черная магия, колдовство, живет внутри чародея. Она напоминает огонь, выжигающий изнутри дотла.

— Я не хочу становиться чародеем, отец. По правде говоря, у меня… другие планы.

В его голосе, как мне показалось, прозвучала невыразимая грусть.

— О возлюбленный мой сын, Секенр, мой единственный сын, ты видел эватимов и был отмечен ими. Теперь всю свою жизнь ты будешь смертельно боятся их прикосновения. Ты разговаривал с Сивиллой и был отмечен ею. Ты путешествовал среди призраков, в обществе трупа по Царству Лешэ, стране снов. Ты выпил воду пророчеств и увидел всю Ташэ, страну смерти. И наконец, ты выжег себе дорогу в этот дом огнем, возникшим на твоих ладонях. Позволь теперь спросить тебя… как это соотносится с профессией каллиграфа!

— Нет, — едва слышно сказал я, всхлипывая. Вся моя решимость куда-то испарилась. Меч выпал из рук, а сам я, соскользнув спиной по двери, безвольно опустился на пол и так и остался сидеть там.