— Проводите этого молодого человека к фройляйн Кларе.

«Вот как выполняют приказы», — подумал Карл, когда слуга чуть не бегом, тяжело дыша от старческой слабости, вел его самым коротким путем в комнату Клары. Когда Карл проходил мимо своей комнаты, дверь которой была по-прежнему открыта, он хотел было — возможно, чтобы успокоиться, — войти в нее на минуту. Но слуга не допустил этого.

— Нет, — сказал он, — вам нужно к фройляйн Кларе. Вы ведь сами слышали.

— Я только на минутку, — сказал Карл и тут же решил немного полежать для разнообразия на канапе, чтобы ускорить приближение полуночи.

— Не затрудняйте мне исполнение поручения, — сказал слуга.

«Кажется, он считает наказанием то, что я должен идти к фройляйн Кларе», — подумал Карл и сделал несколько шагов, но из упрямства снова остановился.

— Пойдемте же, сударь, — сказал слуга, — раз вы уж здесь. Я знаю, вы хотели уехать еще ночью, только не все случается по нашему желанию; я же вам сразу сказал, что это едва ли осуществимо.

— Да, я хочу уехать и уеду, — ответил Карл, — я хочу только проститься с фройляйн Кларой!

— Вот как! — произнес слуга, всем своим видом показывая, что не верит словам Карла. — Что же вы тогда медлите с прощанием? Идемте.

— Кто тут в коридоре? — прозвучал голос Клары, и она высунулась из ближней двери, держа в руке большую настольную лампу под красным абажуром. Слуга поспешил к ней и объяснил, в чем дело. Карл медленно последовал за ним.

— Поздно вы пришли, — сказала Клара. Покуда не отвечая ей, Карл тихо, но, так как знал уже натуру слуги, строгим приказным тоном сказал:

— Подождите меня немного за дверью!

— Я собиралась уже лечь, — сказала Клара и поставила лампу на стол. Как и ранее, в столовой, слуга осторожно прикрыл дверь снаружи. — Уже больше половины двенадцатого.

— Больше половины двенадцатого? — повторил Карл вопросительно, словно напуганный этим известием. — Тогда я должен сейчас же распрощаться, ведь ровно в двенадцать мне нужно быть внизу, в столовой.

— Ну и спешные у вас дела, — сказала Клара и рассеянно поправила складки просторного пеньюара. Ее лицо пылало, и она все время улыбалась. Карл заключил, что новая стычка с Кларой ему не грозит. — Может, все-таки поиграете немного на фортепьяно, как мне вчера обещал папа, а сегодня — вы сами.

— А не слишком ли уже поздно? — спросил Карл. Он был бы рад доставить ей удовольствие, так как она держалась совсем иначе, не как прежде, будто непостижимым образом переместилась в сферу Поллундера и далее — Мака.

— Да, действительно поздно, — подтвердила она, и желание послушать музыку как будто бы вновь пропало. — Каждый звук разнесется отсюда по всему дому, если вы станете играть; я уверена, даже прислуга наверху, в мансарде, проснется.

— В таком случае отставим музицирование, я ведь надеюсь повторить визит; кстати, если вас не затруднит, посетите разочек моего дядю, а заодно загляните и в мою комнату. У меня замечательный инструмент. Подарок дяди. Тогда, если угодно, я сыграю вам все мои пьески; к сожалению, их немного, и они совершенно не подходят к такому огромному инструменту, — на нем должны играть только виртуозы. Но вы и это удовольствие получите, если заранее известите меня о приезде, ведь дядя намерен в ближайшее время пригласить для меня знаменитого преподавателя, — можете себе представить, как я этому радуюсь! — и ради того, чтобы услышать его игру, очень даже стоит навестить меня во время урока. Я, если уж быть честным, доволен, что уже поздно для музыки, поскольку ничем не смог бы удивить вас — так мало я умею. А теперь разрешите мне откланяться, в конце концов уже пора спать.

И так как Клара смотрела на него благосклонно и, похоже, вовсе не сердилась на давешнюю стычку, он с улыбкой добавил, протягивая руку:

— На моей родине обычно говорят: спокойного сна и сладких сновидений.

— Подождите, — сказала она, не принимая рукопожатия, — пожалуй, все-таки придется вам сыграть. — И она исчезла за маленькой боковой дверью, возле которой стояло фортепьяно.

«Что же это такое? — подумал Карл. — Она, конечно, очень мила, но я не могу долго ждать». В дверь, ведущую в коридор, постучали, и слуга, не осмелившийся открыть ее широко, шепнул в щелку:

— Извините, меня только что позвали, и ждать я больше не могу.

— Идите, идите, — сказал Карл, полагая, что сумеет теперь один отыскать путь в столовую. — Только оставьте мне фонарь за дверью. Кстати, который час?… — Почти без четверти двенадцать.

— Как медленно тянется время! — заметил Карл.

Слуга хотел уже закрыть дверь, но тут Карл вспомнил, что еще не дал ему чаевых, вынул из брючного кармана — теперь он всегда, по американскому обычаю, держал монеты россыпью в брючном кармане, банкноты же, напротив, в жилетном кармане, — и протянул слуге полдоллара со словами:

— За ваши услуги.

Снова вошла Клара, подняв руки к аккуратной прическе, и тут Карлу пришло в голову, что все-таки зря он отпустил слугу — кто его теперь проводит на станцию? Впрочем, господин Поллундер вполне может вызвать какого-нибудь другого, и не исключено, что этого вытребовали всего лишь в столовую и потом он будет в его, Карла, распоряжении.

— Я все-таки прошу вас немного поиграть. Здесь так редко слышишь музыку, что не хочется упускать ни малейшей возможности.

— Что ж, не будем откладывать, — сказал Карл и, не раздумывая, сел за фортепьяно.

— Вам нужны ноты? — спросила Клара.

— Благодарю, я ведь толком не умею их читать, — ответил Карл и начал играть маленькую песенку. Он прекрасно понимал, что играть ее нужно плавно, медленно, иначе она останется непонятной, особенно для чужих, но отбарабанил ее в самом неподходящем маршевом ритме. С последним звуком нарушенная тишина поспешила вновь воцариться в комнате. А они оба, словно оцепенев, замерли без движения.

— В общем, прекрасно. — сказала Клара, но после этакой игры польстить Карлу было ничем невозможно.

— Который час? — спросил он.

— Без четверти двенадцать.

— Тогда у меня есть еще несколько минут, — сказал он, а про себя подумал: «Или — или. Я ведь не обязан играть все десять песен, которые знаю, но уж одну-то могу исполнить как следует». И начал свою любимую солдатскую песню. Заиграл так медленно, что разбуженное желание слушательницы нарастало в ожидании следующей ноты, которую Карл придерживал и отдавал через силу. На самом деле ему приходилось в каждой песне сперва отыскивать глазами нужные клавиши, а кроме того, он чувствовал, как в нем рождается печаль, которая, изливаясь через край песни, искала и не могла найти иного завершения.

— Я же ничего не умею, — сказал Карл, закончив песню и глядя на Клару сквозь навернувшиеся на глаза слезы. Тут из соседней комнаты донеслись громкие аплодисменты. — Кто-то нас слушал! — встревоженно вскричал Карл.