И весь отряд бешеным галопом обрушился на ближайшую группу даяков, стреляя и нанося убийственные сабельные удары направо и налево с криком:

— Да здравствует Мопрачем!

Застигнутые врасплох даяки были так ошеломлены этим неожиданным нападением, что даже не пытались сопротивляться. Они бегали, как безумные, по лагерю, не понимая толком, откуда на них произведена атака.

Когда отряд Янеса, прорвавшийся совершенно невредимым сквозь цепь осаждающих, приблизился к кампонгу, на стенах его появились защитники с ружьями в руках. Они, по-видимому, приготовились уже стрелять, как вдруг прозвучал повелительный голос:

— Стойте! Это друзья! Откройте ворота!

— Эй, дружище Тремаль-Наик! — громко закричал Янес. — Мы вовсе не нуждаемся в свинцовых орехах на десерт от тебя. Сыты уже этим угощением от даяков.

— Янес! — радостно воскликнул индус.

— А ты за кого нас принял? Но поднимайте поскорее подъемный мост. Даяки уже опомнились.

Громадная доска тикового дерева, крепкого и тяжелого, как железо, была втянута обитателями кампонга при помощи толстых канатов на блоках, и отряд Янеса вместе с лоцманом и Тангузой поспешили внутрь укрепления, в то время как защитники кампонга приветствовали едва опомнившихся от растерянности даяков двумя пушечными выстрелами и оживленным ружейным огнем.

Человек высокого роста с выхоленными усами и тонко очерченным бронзовым лицом, на котором горели черные, как ночь, глаза, вышел навстречу португальцу. На индусе был странный и по-своему красивый костюм, состоящий из деталей одежды смешанного английского и индийского образца. Голову его прикрывал, однако, традиционный белоснежный тюрбан.

— Дай обнять тебя, дорогой друг Янес! — сказал он, протягивая руки к португальцу. — Сама судьба, по-видимому, хочет, чтобы я всегда прибегал к великодушной помощи беззаветно храбрых детей Мопрачема.

— Где же твоя дочь, прекрасная Дарма? — прервал поток его приветствий Янес. — Почему я ее не вижу?

— О ком, собственно говоря, ты спрашиваешь? — улыбнулся индус. — Ведь у меня две Дармы.

— О, дружище, конечно, о дочери. Говоря по совести, я забыл о существовании другой Дармы, великолепной тигрицы.

— Дочь спит. А тигрица вместе с Каммамури находится в отряде, отправившемся в экспедицию к берегу.

— Как? Разве маратх[18]в отсутствии? — воскликнул Янес.

— Опасаясь, что Тангуза мог не добраться к вам, Каммамури, вопреки моему совету, отправился с небольшим отрядом к берегу и теперь, если только ему удалось ускользнуть от даяков, он уже, вероятно, плывет по направлению к Мопрачему.

— Ну, значит, мы встретимся там с ним позже.

— Но войдем же, друг, в комнаты. Здесь не место вести беседу. А ты, Тангуза, возьмись за дело и приготовь что-нибудь съедобное для Тигров Мопрачема.

С этими словами Тремаль-Наик направился к павильону, возвышавшемуся посреди нескольких отдельно стоящих громадных навесов, на которых грудами были навалены сушеные плоды и фрукты, и ввел португальца в одно из помещений нижнего этажа, освещенное низко повешенной лампадой индийской работы, свет которой смягчался голубоватыми гранеными стеклами абажура. По всей обстановке было видно, что и на чужбине Тремаль-Наик не отрекся от своих старых вкусов кровного бенгальца. Вся комната была обставлена легкой и элегантной индийской мебелью и теми низкими и удобными диванами, которые всегда можно найти в жилищах богатых индусов.

— Прежде всего, друг, по стаканчику, — сказал индус, наполняя два стакана брамой, этим неподражаемым напитком, приготовляемым из экстракта перебродившего риса, сахара и ароматных соков различных пальм. — Брама бодрит…

— Уф! — отозвался Янес. — Давай. А то я устал, как кляча. Старость одолевает, милый. Но объясни мне скорее, что вызвало восстание даяков?

— Сейчас. Но раньше ответь, как ты-то сюда добрался?

— Вместе с «Марианной», но после довольно-таки жаркого боя в устье Кабатуана. Оставил судно около пристани. Там почти половина моего отряда.

Тремаль-Наик серьезно забеспокоился.

— Однако там остались люди, на которых можно смело положиться, — сказал Янес, который заметил тревогу друга.

— Но зато и наши враги, даяки, гораздо многочисленнее, чем я предполагал раньше. И кроме того, словно по какому-то волшебству они оказались хорошо вооруженными и, мало того, еще обученными военному искусству пилигримом из Мекки. Кстати, ты, Янес, встречал когда-нибудь этого шарлатана?

— Я? Никогда в жизни. А ты? И не знаешь, кто он? — отозвался Янес, в высшей степени изумленный тем обстоятельством, что и Тремаль-Наик ничего, в сущности, не знает о страшном враге, поднявшем против него даяков.

— Ничего не знаю. Две недели тому назад я отправил к нему гонца, прося его явиться для переговоров со мной, желая выяснить, что же, в конце концов, ему от меня нужно. Знаешь, что он ответил? Он прислал сказать мне, что я должен явиться к нему вместе с моей дочерью, так как ему нужны наши головы.

— Наглец! — возмущенно воскликнул Янес. — Слушай, не наносил ли ты когда-нибудь смертельного оскорбления какому-либо влиятельному вождю даяков? Ведь они страшно мстительны.

— Никому я не причинил зла. И потом, этот человек — не даяк. Некоторые утверждают, что это араб старого закала. Другие говорят, что он негр. Третьи уверяют, что это индус. Несомненно, существует какая-нибудь причина для этой жгучей и беспощадной мстительности, но чем больше я думаю, тем меньше что-либо понимаю. Правда, у меня в душе начинает шевелиться одно подозрение.

Но оно настолько абсурдно, что ты будешь смеяться, если я тебе его выскажу. Представь себе, я подозреваю, что это какой-нибудь туг.

Вместо того, чтобы улыбнуться при этих словах, как ожидал индус, Янес заметно побледнел.

— О! Ты уверен, Тремаль-Наик, что все вожди секты «душителей» Суйод-хана были истреблены нами в пещерах Раймангала или англичанами во время бойни в Дели[19]? Кто нам поручится за это?

— Ты думаешь, Янес, что эта таинственная личность действительно вздумала мстить нам за Суйод-хана одиннадцать лет спустя?

— Тебе, Тремаль-Наик, приведшему их к гибели, должно быть лучше, чем кому-либо другому, известно, как они кровожадны, злопамятны и мстительны.