Кроме парашюта, меня сзади защищала бронеспинка, а вот с боков и спереди защита отсутствовала. У штурмана защиты не было никакой вообще. У стрелка-радиста тоже. И только Гошка наш сидел или лежал (когда как ему было удобнее) в бронированном корыте из десятимиллиметровой стали, где только голова высовывалась наружу.

Зато и бензобаки у нас защищались прокладками из сырой резины. Сами баки были дюралевые, легкие, пуле пробить их ничего не стоило, однако резина от потекшего бензина сразу набухала, и он больше не вытекал. Мы и не знали о таких пробоинах, пока не приземлялись. А вот если трассирующая или зажигательная пуля в бензобак попадала, тут уж, конечно, было не спастись.

Однако в целом устойчивость «Ил-4» была завидной. Против той же фронтовой авиации потери у нас оказывались во много раз меньше, они ведь хоронили почти каждый день. А мы все-таки несколько реже.

Конечно, были и недостатки у машины. На Севере очень почувствовалось, что отопления в кабине нет. Правда, мы летали в унтах, в унтятах (меховых чулках), в шерстяном белье и жилете из меха. Но у нас мерзли руки, несмотря на краги (длинные перчатки). Хорошо, унты были до бедра. И ты одной рукой за штурвал держишься; а другую суешь отогревать в унты, и так попеременно. Кроме того, мы обычно не проводили много времени на больших высотах, где морозы были страшные. Но там пережить мороз помогала и кислородная маска на лице, от нее хоть немного становилось теплее.

В Заполярье мы летали так эффективно, как нужно было Родине. И уже после первых двух-трех вылетов нас неожиданно собрал командир полка и сказал: «Зачитываю: благодарность от Первого лорда адмиралтейства Англии за отличную работу дальней авиации». Три английских каравана прошли, не увидев ни одного немца. Американцы и англичане даже не ожидали от нас таких успехов. Вот и получается, что я не только от товарища Сталина, но и от английского лорда благодарность имею. Жалко только, что в ту пору нам на это наплевать было, и телеграмму с благодарностью никто из нашего экипажа так и не взял.

Начало 1944 года принесло нам подарок. Мне и многим моим сослуживцам-одногодкам присвоили звания младших лейтенантов. С фашистами у нас особых проблем не было. Хотя они очень хотели найти наш аэродром. Несколько раз над нами кружил одиночный немецкий бомбардировщик, выполнявший, видимо, функцию разведки. Но у нас была хорошая светомаскировка, а кроме того, самолеты прикрывались ветками. Поскольку на окрестных сопках был лес, то с высоты все выглядело естественным фоном. Фрицев это до того бесило, что их разведчик однажды две-три фугасные бомбы килограммов по пятьдесят сбросил наудачу, авось, огонь на себя вызовет. Но нашим зенитчикам было настрого запрещено стрелять по одиночному самолету, чтобы не демаскировать аэродром, и затея фашистов не удалась. Очень обидно, правда, было, что на аэродроме в тот момент наши экипажи к вылету готовились, и несколько человек оказались ранены осколками, два самолета повреждены. Но, не считая этого случая, на своем аэродроме мы всегда чувствовали себя спокойно. Тем более что с нами размещались истребители, которые летали перехватывать немецких разведчиков. Истребителей в Африканде стоял целый полк. Впрочем, мы с ними дружбы особой не водили. Летали ведь сами ночью, а они днем. Соответственно, у одних вылеты, а другие в это время спят. Какая тут дружба?

В целом, в начале 1944-го мы были довольны своей судьбой и житьем-бытьем. Хоть и рисковали жизнью, но делали полезное для Родины дело. Да и жили в отличных по военным меркам условиях. У нас были очень теплые деревянные бараки километрах в трех от аэродрома. На КП мы добирались на машинах, которые всегда стояли около бараков. Это могла быть и полуторка, и «ЗИЛ», и даже американские «Студебекеры». Но здесь, как нарочно, получается, что мне снова приходится ругать технику союзников. «Студебекеры» мы называли «простудебекерами». Машина была холодной, а еще батальоновские не всегда натягивали тент, без которого за время езды с ветерком мы практически всегда простужались.

Впрочем, в условиях Севера любую машину было нелегко даже завести. Хорошо, наши бараки стояли на высоком холме, так что аэродром находился метров на сто ниже. Для запуска мотора автомобиля из кухни приносили пару ведер горячей воды, машину снимали с тормозов, и она разгонялась самоходом с горки.

Перепад между высотами нашего лагеря и аэродрома играл еще ту роль, что, взлетая в долину, мы набирали высоту зачастую уже за бараками. Володе Иконникову это чуть не стоило головы. Его наши же русские девки сбить пытались! Очень смешно все получилось, хотя и опасно, если посмотреть на происшедшее серьезно. Нам неожиданно объявили взлет. При этом кто-то из диспетчеров маху дал, и в местное ПВО о вылете не сообщили. А в километре выше нашего летного городка на вершине стояла зенитная батарея. Своеобразная очень, как и многие зенитные батареи в годы той войны: из мужчин там служили только командир батареи, его заместитель и командир взвода, а остальными воинами были девчонки: и подносчицы, и наводчицы…

Володя в том полете осветителем шел, он первый взлетал. И только он шасси убрал, поравнялся с нашим поселком, тут по нему с батареи как врезали девчата. Хорошо, он набрать высоту не успел, и получилось, что все снаряды прошли над ним. Это нам со стороны было отлично видно, ведь ночь, а снаряды трассирующие. Володя, конечно, нырнул сразу, ушел на Имандру, там набрал высоту, полетел на цель. У остальных все прошло нормально. Как только Володю обстреляли, диспетчера тут же позвонили в зенитную батарею: «Вы что, с ума сошли?» Однако в целом девчата вполне по уставу поступили. Их же не предупредили о вылете с аэродрома, а тут самолет идет на малой высоте… Конечно, можно было и догадаться. Не догадались они, что с девчат взять…

А мы-то не знали, что там женский коллектив. И на следующий день Володя решил посмотреть, кто же его сбить пытался, чтобы уж разобраться по-мужски «с негодяем»: лицо хоть разбить. Мы собрались человек пять, встали на лыжи и отправились на зенитную батарею. Приехали, а там все девки ревут. Мы же в летной форме поехали разбираться. Они увидели нас издалека, а командир батареи их еще и подзудил: «Вот, вчера открыли огонь по нашим самолетам, теперь вас летчики будут расстреливать!» Ох, и стоило нам труда их успокоить. Зато потом с Иконниковым мы все смеялись, мол, такие там в батарее девчата, что собьют тебя и сами заплачут! Познакомились мы сними, но отношений вроде ни у кого не завязалось. У нас в клубе все завязывалось, а артиллеристы-зенитчики к нам не ходили. К тому же у нас своих было шестьдесят девчонок, полученных еще в Мигалове. Ребята ухаживали за ними, кое-кто переженился после войны.

Но танцы начинались только во время нелетной погоды. Правда, непогода на Севере была нередким явлением и длилась по нескольку дней. Если бушевали снежные бураны, так вообще даже на земле было опасно из помещения в одиночку выходить, не то что в небо подниматься. Мы тогда в своих бараках отдыхали. Учили карты местности и цели, особенности аэродромов. А уж после ужина жизнь била ключом: мы могли ходить в гости в соседние бараки, играть в домино, в карты. В карты играли и в преферанс, и в дурачка. Кое-кто пытался читать те немногие книги, что у нас были. Конечно, и выпить можно было себе позволить, если знаешь, что в ближайшее время полеты не предвидятся. А если несколько дней не летаешь, то уже начинаешь мучиться, что нельзя ударить по фашистам.