Хозяева лавок с безразличными лицами встречали убитых горем крестьян:

— Отдавайте по три! А то завтра и этого не получите! В деревне то и дело появлялись заимодавцы, спорили, ругались. С утра до вечера слышались стоны и брань. Пришлось крестьянам в счет долга отдавать рис: неочищенный засчитывался по два юаня, девять цзяо[59] за дань, очищенный — по три юаня шесть цзяо.

Снова надежды Тун-бао лопнули, как мыльный пузырь.

— И зачем только мы рис сажали? Зря спину гнули, да еще долгов наделали, — твердила Сы данян каждому встречному, словно умом тронулась.

Неудача с продажей коконов весной подорвала здоровье старика, и нового удара он не вынес: ведь осенний урожай был полит его потом и кровью. Он тяжело дышал, язык уже не повиновался ему, но устремленные на А-до глаза, казалось, говорили: «Кто мог подумать, что твоя будет правда?!»

1933

СУРОВАЯ ЗИМА

1

Северо-западный ветер дул не переставая. Деревья стояли голые. Золотисто-желтая трава на берегу речки засохла и побурела. Мальчишки-озорники выжигали ее, и везде под ногами чернели огромные пятна. В погожий день на току еще можно было увидеть тощую собачонку да двух-трех крестьян в рваной зимней одежонке, которые сидели на корточках, греясь в лучах солнца, и ловили на себе насекомых. Но в ненастье, когда деревья стонали от ветра, а тучи, словно быстрые кони, неслись по небу, на току не было ни души. Деревня словно вымерла. Куда ни кинь взгляд — голая, бурая земля. Зато родовое кладбище богача Чжана к северу от селения утопало в зелени. Огромные сосны[60] вокруг кладбища были для сельчан истинным бедствием: по требованию Чжана, жившего неподалеку в городке, они платили за каждое дерево, срубленное крестьянами из соседних деревень.

В тот день солнце скупо светило, завывал ветер, однако на току было людно. Хэ-хуа, носившая обидное прозвище Звезда Белого Тигра, усиленно жестикулируя, кричала:

— Я только что оттуда! Сама видела! Щепки совсем еще свежие. Наверняка воры нынче утром срубили. Вон какое огромное!

Она показала, каким большим было дерево, потом почесала нос.

Люди вздыхали и хмурились.

— Надо сообщить хозяину Чжану! — тихо заметил кто-то, но в ответ раздались возмущенные голоса:

— Думаешь, этот старый живодер нас пожалеет? Как бы не так!

— Нечего торопиться, пусть сам узнает, а там поглядим, что будет, — после некоторого молчания проговорил Ли Гэнь-шэн, муж Хэ-хуа.

— Чего глядеть-то? — возразила Хэ-хуа. — Деньги у нас не заведутся, чтобы возместить убыток! А и завелись бы, все одно мы платить не обязаны. Кормит нас, что ли, этот кровопийца! Или мы у него взаймы взяли? Нет нам дела до его сосен!

— Станет Чжан разбираться, кто прав, кто виноват! — вмешался в разговор А-сы. — Помните, в прошлом году Ли Тигр с ним поругался? Так Чжан сразу в полицию кинулся, хотел Ли в тюрьму упрятать.

— Паршивец! — чуть не плача, крикнула Сы данян, разделявшая опасения мужа.

Тут все стали проклинать воров, давая выход накопившемуся гневу. И думать нечего — это крестьяне из соседних деревень срубили, они тут неподалеку пустоши обрабатывают. Только «чужаки» и могли такое сделать. Натерпелись от Чжана и решили отомстить. А расплачиваться другие должны.

Кто-то предложил обыскать крытые камышом лачуги «чужаков». Но тут возмутился А-до, за все время не проронивший ни слова:

— Этого еще не хватало! Ты что, сын этому кровопийце или внук? Чего ради перед ним выслуживаться?

— Не суй нос не в свое дело! Ишь расшумелся! Не ты срубил сосну, так и помалкивай! — вмешался Чжао А-да, — он тоже считал, что надо обыскать лачуги.

Ли Гэнь-шэн дернул А-до за рукав.

— Отвели душу — и ладно, — примирительно сказал он. — Зря спорите! Кто пойдет шарить по лачугам?

— Не про то речь. Ну, срубили сосну, но ведь не для того, чтобы навредить нам. Так что незачем пятки лизать этому живодеру, искать виновных! Да будь он проклят! Эти люди мне не родня, а все же… — сказал А-до, послушавшись наконец брата и направляясь домой.

— Будь проклят кровопийца Чжан! — с ненавистью твердили крестьяне.

Все разошлись, и на току остались только Хэ-хуа и Сы, молча глядевшие на зеленеющее кладбище. Вдруг стало светлее, будто кто-то приподнял полог, скрывавший небо; выглянуло солнце, ветер стих. Женщины облегченно вздохнули и, словно сговорившись, сели на землю, наслаждаясь теплыми, ласковыми лучами.

Одно время Хэ-хуа жила в городе, в служанках, и вдоволь наслышалась о Чжане.

— Он сам вор, этот кровопийца, и знается с ворами, награбленное с ними делит, — вполголоса сообщила она Сы данян.

— Неужто?

— Правду тебе говорю. С контрабандистами дело имеет. Теми, что солью да опиумом торгуют. Помнишь, в прошлом году объявилась у нас шайка? Воры уводили коров у переселенцев и в город угоняли, на мельницу. Так это Чжан их и покрывал.

— И власти ничего не знают?

— Кто? Начальник полиции? Да он тоже заодно с грабителями. — Хэ-хуа прищурилась и презрительно хмыкнула.

За последнее время она так отощала, что на бледном лице проступила синева.

Сы покачала головой, вздохнула и, резко поднявшись с земли, сказала в сердцах:

— Верно говорит А-до: честному человеку нет житья на земле!

— Да, скоро, видать, конец света наступит!

— Дед моего Сяо-бао все твердил, что «длинноволосые» придут! Среди них будто и женщины есть. Знаешь, у нас дома