— К слову, насчет жен, — звучно пробасил кто-то в середине комнаты, — думаешь, мы не знаем, что о тебе болтают, молодой человек?

Раздался рев скабрезного одобрения. Стивен почувствовал, как напряглись его нервы, как в груди заколотилось сердце.

— Что ты мелешь? — крикнул Люсьен.

— Перед полицейскими я этого повторять не стану, но думаю, ты знаешь, о чем я говорю.

Люсьен соскочил с помоста и принялся неистово проталкиваться сквозь плотную толпу, норовя добраться до своего обвинителя.

— И еще, — крикнул тот же голос, — нам тут ни к чему английский шпион, который ест с нами за одним столом и таскается на наши собрания!

Несколько голосов — совсем немного — выразили согласие и с этим. Большинство рабочих явно не подозревали о присутствии в зале Стивена.

Стивен на это внимания не обратил.

— Что такое говорят о Люсьене? — спросил он у стоявшего рядом с ним рабочего. — При чем тут жены?

— Да это они про то, как шибко подружились малыш Люсьен и жена нашего хозяина.

И рабочий гортанно загоготал.

До этой минуты рабочие Азера оставались благодушно настроенными. Они выслушали долгую проповедь Меро с призывом сохранять терпение и готовы были принять его совет; они видели, как на их собрание ворвались рабочие других фабрик, и ничуть не возмутились; перед ними разглагольствовал юнец, который и родом-то был не из их города, — они стерпели и это.

Однако когда разгоряченный Люсьен принялся пробиваться сквозь толпу, ими овладело общее чувство обиды, и они постарались вытолкнуть его из своих рядов, — это была мгновенная реакция единого организма, отторгающего инородное тело.

Стивена пихали со всех сторон, — некоторые из враждебности, но большинство просто из желания поскорее изгнать со своей фабрики Люсьена и прочих красильщиков.

Мужчину, выкрикнувшего обидные для мадам Азер слова, окружили, теснясь, другие рабочие фабрики. Это был рослый краснолицый человек; на фабрике он возил из цеха рулоны готовой ткани, наваленные на тележку с деревянными колесами. По мере того как водоворот схватки приближался к нему, на его безмятежной физиономии все яснее проступала тревога. Люсьен кричал и отчаянно размахивал руками, пытаясь протолкаться через толпу, но рабочие Азера дружно преградили ему путь.

Полицейские начали, угрожающе помахивая дубинками, врезаться в толпу. Снова забравшийся на помост Меро кричал, призывая всех успокоиться. Но тут кулак Люсьена, вслепую направленный в толпу, попал в лицо одной из работниц; она завизжала, и ее муж мгновенно сбил обидчика с ног. Люсьен лежал, хватая ртом воздух, и точно нацеленные башмаки азеровских рабочих вымещали на нем обиду. Сыпавшиеся на него удары не были смертельными, да и приходились в основном на конечности, однако Люсьен громко кричал. Стивен попытался оттащить нескольких нападавших, чтобы дать Люсьену возможность подняться на ноги. Одного из них это разозлило, он размахнулся и открытой ладонью саданул Стивена по носу. На защиту Люсьену все же пробились трое-четверо красильщиков, затеявших настоящую драку. Стивен, глаза которого застилали слезы, яростно лупил без разбору каждого, кто оказывался перед ним. О своей первоначальной цели, а именно о водворении мира, он уже забыл и хотел теперь только одного — пришибить того, кто посмел поднять на него руку. Тут кто-то подтолкнул его сбоку к рослому краснорожему рабочему, с выкриков которого и началась суматоха, и Стивен нанес ему короткий удар в лицо. Толком замахнуться он не смог, но точность удара взяла свое, и Стивен испытал мимолетное чувство удовлетворения: возмездие свершилось. Кулак его окрасился кровью.

Набравшиеся решимости работницы и полицейские совместными усилиями положили драке конец. Люсьена, покрытого синяками и издававшего хриплые стоны, но в общем и целом не слишком пострадавшего, выволокли на улицу. Следом полицейские вывели остальных красильщиков, наобум арестовав двоих, чьи физиономии показались им особенно неблагонадежными. Краснорожий верзила промокал носовым платком окровавленные губы, судя по всему понятия не имея, кто их разбил. Меро призвал рабочих разойтись.

Стивен покинул фабрику через боковую дверь, пытаясь сообразить, каким образом стремительно сменявшие друг друга события заставили его принять сторону Люсьена Лебрена, ясноглазая физиономия которого внушала ему не больше доверия, чем рабочим фабрики.

Он дошел до кафедрального собора и двинулся дальше в город. Ему было стыдно за свое поведение. Много лет назад он пообещал своему опекуну, что никогда больше не утратит власти над собой и будет взвешивать каждый свой шаг. Сегодняшнее испытание он позорным образом провалил, и воспоминание об испуге, мелькнувшем на лице оскорбившего мадам Азер человека, когда кулак Стивена врезался ему в губы, лишь в малой мере искупало его падение.

Удар получился, по-видимому, сильнее, чем полагал Стивен, потому что во второй половине дня рука у него заметно распухла. Он возвратился в дом Азеров раньше обычного и поднялся наверх, в ванную. Подержав руку в холодной воде, он плотно обмотал костяшки пальцев носовым платком.

Стивену казалось, что в его пребывании на бульваре дю Канж, да и в жизни вообще, если заглянуть подальше, назревает кризис, грозящий вырваться из-под контроля. Возможно, ему следовало выполнить просьбу работодателя. Он мог за неделю управиться со здешними делами и вернуться в Лондон, зная, что не совершил ничего постыдного ни с точки зрения компании, в которой работал, ни с точки зрения своего опекуна мистера Вогана, потратившего на него столько сил. Первым делом, решил Стивен, следует ему написать.

Чувствуя себя несчастным, он извлек из стола лист бумаги и начал набрасывать письмо.

Дорогой мистер Воган!

Не впервые запаздываю я с письмом к Вам, однако на сей раз постараюсь искупить вину, подробно описав, что со мной происходит.

Он остановился. Нужно было найти достойные слова для владевших им неистового желания и смятения.

Мне кажется, я полюбил женщину, и она, я уверен, отвечает мне взаимностью, хотя между нами не было сказано ни слова. Отчего я питаю такую уверенность? Не говорит ли во мне юношеское тщеславие? Я желал бы ошибиться. Но я настолько убежден в своей правоте, что не вижу нужды задаваться подобными вопросами. И убежденность моя не доставляет мне радости.

Стивен остановился снова — он уже зашел так далеко, что об отправке этого письма, конечно, и речи идти не могло. Однако следом он написал еще несколько строк — для самого себя, желая разобраться в своих чувствах.

Мною правит сила столь великая, что противиться ей бесполезно. Я верю, что сила эта наделена собственным смыслом и моралью, пусть даже постичь то и другое мне не удастся за всю свою жизнь.

Стивен разорвал лист в мелкие клочки и отправил их в мусорную корзину.

Он снял носовой платок с руки и в ожидании ужина, беседуя в гостиной с месье и мадам Азер, держал ее за спиной. Месье был слишком озабочен происходившим на фабрике, чтобы приглядываться к руке гостя, а мадам если и позволяла себе обращать взгляд на Стивена, то ограничивалась его лицом.