– Можете думать о нас как угодно, – сказал мэр, – но нас заботит в первую очередь город – мы за него в ответе. А тайна… Да черт с ней, честно говоря.

– Логично, – сказал я. – Поедемте?

Мы с мэром помогли советнику Фаулу собрать в портфель казенные деньги и втроем вышли из кабинета. В вычислительный центр меня отвез детектив полковника Артана.

В здании было пусто, неуютно и чисто и никаких следов разрушения, о чем я тут же сказал своему спутнику. Компьютеры выглядели невредимыми и готовыми к работе.

– Смотрите, – сказал детектив.

Он взял из угла стул, размахнулся и запустил им в самый большой и самый красивый компьютер. Я невольно напрягся в ожидании мерзкого стеклянного хруста и дребезга.

Стул пролетел сквозь компьютер, словно он был сделан из тумана, и с грохотом ударился о стену. Компьютер осел и рассыпался тучей невесомого коричневого пепла, и сейчас же, словно по команде, в зале взвихрилась пыль – рушились остальные компьютеры, рассыпались прахом. Через несколько секунд остались одни голые стены.

– Поедем на завод авиадвигателей? – предложил детектив. – Там еще интереснее…

– Черт с ним, с заводом, – сказал я. – Везите меня в гостиницу «Нептун». Там сейчас встреча киноактеров со зрителями.

На его лице изобразилось, что он прекрасно все понимает, – уж если полковник МСБ идет на это мероприятие, то наверняка не глазеть на актеров, подобно простым зевакам, а преследует таинственные цели тайной войны. Я не стал ему, разумеется, объяснять, что цели у меня чисто личные. Увидеть Сильвию. Потому что я живой человек, умею рвать решительно, но не могу отучиться тосковать. Потому что я скучаю по ней. Чертовски.

Все началось в Канаде, когда мы вели боевиков, выдававших себя за киногруппу из Кейптауна, в каковом качестве они успели познакомиться со множеством порядочных людей, не подозревавших, с кем имеют дело. Когда события волею судьбы оказались пришпорены и мы повязали всю банду в кемпинге, в улове нашем оказались и несколько этих самых порядочных людей, которых пришлось на всякий случай деликатно проверить. Сильвия Экнотер в том числе. Я прочитал ей серьезную нотацию о вреде безалаберной доверчивости и шапочных знакомств. Как ни странно, она оказалась не только красивой, но и умной и на меня не рассердилась. И все началось. У меня были две недели внеочередного отпуска, я поглупел настолько, что стал похож на нормального человека, стало закручиваться что-то совсем серьезное, и я спасовал. Струсил. Заколебался. Задумался. (Нужное подчеркнуть.) Решил, что засекреченный контрразведчик, который в любой момент может угодить на Доску павших героев (есть такая в штаб-квартире, золотом по черному мрамору, среди своих именуется с цинизмом людей, имеющих на это право, «досточкой»), просто-напросто не годится в мужья молодой талантливой кинозвезде – не жизнь ее ждет, а сущий ад, если честно. Тут как нельзя более кстати форсировали операцию «Чарли», всю группу сорвали с отпусков, и я второпях, на приступочке прилетевшего за мной военного вертолета написал Сильвии короткое письмо, где попытался объяснить все неудобства, ожидающие жену офицера МСБ, и просил, если она хочет, считать себя свободной. Два месяца назад сие произошло. И с тех пор, как мне передавали, она звонила раз десять, а я хожу смотреть ее фильмы. И старался забыть, что она здесь, что за главную роль в экранизации догардовской «Звездной дороги» ей вручили какого-то золотого зверя из числа той экзотической живности, какую раздают на кинофестивалях.

– Я вас приветствую, мой исчезающий друг, – раздался женский голос, и я поднял голову. И сказал:

– Здравствуй, Сильвия.

С ней был какой-то смутно знакомый, невыносимо киногеничный тип с фестивальным значком на лацкане.

– Познакомьтесь, это мой друг, – сказала ему Сильвия. Моей фамилии она не назвала – прекрасно знала, что у меня их больше, чем положено иметь нормальному человеку.

– Адам Гарт, журналист, – сказал я.

– Очень приятно. Руперт Берк.

Ну да, конечно. Из звезд.

Она очень выразительно посмотрела на этого своего Берка, и Берк сговорчиво пробормотал, что ему пора, у него, собственно, деловое свидание и он, с нашего позволения, нас покинет. И покинул.

– Нечего так на меня смотреть, – сказала Сильвия. – Ничего у меня с ним нет. Ни с кем ничего нет. Тебя жду, как дура. А ты, Голем, свинья преизрядная – писать женщине, которую ты любишь и которая любит тебя, такие идиотские письма. А еще полковник. И таких дураков еще именуют великолепными гепардами. Гепард – такой добрый и милый зверь…

Она стоит передо мной, тоненькая, красивая, черные волосы рассыпались по плечам, на шее ожерелье из марсианских камешков, подарок астронавтов с «Синдбада». И я понимаю, что я в самом деле дурак и свинья, что никуда мне не деться – вернее, притворяюсь, что понял это только сейчас, а не два месяца назад…

– Ты занят?

– Не особенно, – сказал я. – Точнее, пока что абсолютно свободен. Как ветер. Как три ветра…

– Тогда пошли, – сказала она. – Поплачешься. Вижу я тебя насквозь, опять тебе плохо…

У нее есть золотое качество – умеет молча сопереживать…

Мы вошли в шикарный номер, заперли дверь, и она сразу же обхватила меня, прижалась. Тронула ладонью кобуру под пиджаком и попросила:

– Убери его, ладно?

Я отнес пистолет в ванную, запихнул его там в шкафчик – пусть раз в жизни полежит рядом с косметикой от лучших фирм. Сильвия поставила передо мной чашку кофе, села напротив и уставилась жалостливыми бабьими глазищами.

– Ты говори, – сказала она. – Тебе ведь плохо…

Я медленно отходил, отплывал, отрешался от мира за окном, от его головоломных проблем и жестоких загадок, требующих не менее жестоких отгадок, позволил себе ни о чем не думать, разрешил на пару часов такую роскошь.

– Воспоминания динозавра, том второй, – начал я тихо. – Мы ведь динозавры – как и те, за кем охотимся. Когда они исчезнут, уйдем и мы. Да мы уже уходим, у нас не будет потомства, как у динозавров… Неделю назад, проанализировав исследования одной сверхзасекреченной комиссии, Совет Безопасности принял решение с будущего года отменить набор в военное училище «Статорис» и проработать наиболее рациональный план последующей ликвидации означенного училища. Последняя на планете военная школа закрывается. Нам уже не требуется молодая смена, все дальнейшее – дело полиции. Современный терроризм исчерпал себя, загнал в угол и вымирает. Это несказанно хорошо. Но вот как быть нам, великолепным гепардам? Мы умеем только ловить и стрелять, мы умеем умирать и рушиться с неба на бьющие навстречу пулеметы. Мы этим занимались всю сознательную жизнь. И ведь мы все понимаем, так и должно быть, для того мы и работали, для того многие и погибли – чтобы на Земле не осталось нужды в военных. Нас скоро забудут, еще до того, как умрут последние из нас. Впрочем, нас уже забывают… Лет через двадцать люди скажут: это были смелые и благородные парни, их нужно уважать, но хорошо все же, что они ушли и никого больше не учат убивать голыми руками и стрелять в темноте на шорох. Эпоха. Как это больно и грустно, когда уходит эпоха… И ведь мы ничего не требуем – ни памятников, ни мемориальных досок, ни почета. Нам просто грустно и горько от того, что понять нас могут только такие же, как мы…