– Ага, нам – лицам с ограниченной фантазией, намекая, что каждый из нас по-своему звездный.

Одетые в ночь, бросив звезды, мы переключились на Луну. Медленно каждый жевал свое.

– Кот, ты хотел бы жить на Луне?

– Нет, она подозрительно круглая, и с едой там, похоже, не очень, с пониманием, с лаской и главное – с кошками.

– А я иногда хочу, по тем же причинам, что ты только что перечислил.

– Люди, ей-богу, странные: добежав от пустоты к изобилию, им непременно нужно вернуться обратно. Будто там, в пустоте, вы забыли что-то личное важное.

– Может, перекинемся в покер? – предложил мне ненавязчиво кот, сортируя колоду и уже раздавая.

– Согласен, – сел я рядом за стол. У меня в бокале закатом заливался коньяк, у него – валерьянка.

– Откроемся?

– Две пары могли состояться, если б не эта дама, – положил он лицом на стол свои карты.

– Кот, много ли у тебя было дам?

– Я помню всегда только последнюю, она очень хотела котенка, но прописывать ее в этой квартире, где и так народу полно, было стеснительно. В общем, мы разбежались через пятнадцать минут после знакомства.

– Слишком молниеносно, – я тоже собирался открыться, но кот меня опередил:

– Думаю, ясно, кто выиграл, – сбросил он карты, – я твою историю знаю, похожая и результат один, с разницей, что у тебя на это ушло пятнадцать собственных лет.

* * *

И ты, Мурка, попалась на крючок, – погладил я висящую на крюке серебристую тушку. Было в той прекрасной сильной суке что-то от кошки: никогда не появлялась на глаза, если ей было плохо, никогда не жаловалась, пряча свои болезни и проблемы в улыбку, не желая показать слабость, никого не подпускала к себе. Даже в глазах ее читалась кошка, и яркая черта посреди зрачка, как трещина, у всех кошек, щель, через которую ты могла без труда ориентироваться в темных закоулках жизни. Не мяукала по пустякам. Она научилась скрывать свои чувства, чтобы выжить. Дистанцироваться, даже игнорировать, и казалось, ты делала это специально, а вовсе не потому, что тебе на меня было плевать. Но я-то знал: если женщина счастлива – это читается по глазам, если нет – под глазами.

Чужие прикосновения всегда вызывали тревогу. По тревоги вставали все и бежали наружу, высыпали на кожу. Ухаживания, поглаживания нелюбимого человека – что может быть хуже, что может быть болезненнее?.. Ты попалась на удочку ласки. Ты даже научилась манипулировать им, своим мужем, но счастья это не принесло, сплошное разочарование. Некоторые могут по расчету, такие, как она, – нет. Некоторым вообще вредно выходить замуж. Вот что значит взять пищу из чужих рук, будь то ласка или внимание. Где же был я? Молодо, зелено, страшно, несерьезно. Страшно несерьезно вел я себя. Той весной мы срослись.

И строчки ее писем 18+ до сих пор стояли перед глазами. «Он вцепился жадными губами в мои бесстыжие и большие, и они его проглотили целиком по самый корень. Испуганный, взволнованный, счастливый, голый, он летел туда к ней, как по скользкой горке, чтобы с разбегу тут же вернуться обратно, и так миллионы раз подряд, пока все во мне не зазвенело и не вырвалось конвульсией удовольствия. Прежде пробежавшись, как ток высокого напряжения, по всему телу, эта пружина эмоций выскакивала, разворотив всю порядочность, снеся напрочь крышу. И так несколько крыш подряд, будто я не я, а бесконечный город, в объятиях мощного урагана. Когда же все стихало, мы, словно ненужные механизмы, отслужившие, в которых ревность, бытовуха, обида и прочий мешающий отношениям хлам отваливаются банально, орально и вагинально. Я как сломанная игрушка с блаженным выражением лица лежала на кровати, ты, обнимая меня, включал телевизор. Счастливая душа моя цветет. Мужчина гордо вдыхает аромат ее цветочного поля и засыпает».

Перед вазой с фруктами в большой золотистой раме висел пес, в маске, без одной лапы. Шарль сразу узнал еще одну парочку с параллельного потока. Красивая пара. «Он предложил ей руку, она откусила». Некоторым вообще не стоит жениться. По крайней мере ему не стоило. А ей? Может, она до сих пор переживает, скорее, до сих пор пережевывает. Неизвестно. Думаешь о людях, переживаешь, потом понимаешь, что многим до тебя нет дела. А многим нет и после.

Вот еще одна красотка, настоящая львица. Марла, и он, уже не помню, как его звали, относился к тебе как к человеку. Может, в этом и была великая ошибка, своим докторским умом он требовал от тебя слишком многого, того, что природа тебе не дала. В то время как ей нужен был не докторский ум, а докторская колбаса. Он тянул твой интеллект и пытался подтянуть тебя к звездам, ты срывалась, пока окончательно не сорвалась. Где ты теперь, Марла? Где теперь твоя красота? Где теперь она увядает, у какого зеркала?

Взял ее как игрушку, которая скоро наскучила. И поэтому ты стала все чаще огрызаться, кусать. Больно кусать. А потом они говорят – стерва. Что ей оставалось делать, зажатой в угол непонятных, ненужных ей отношений?..

А какую ты сочинила ему поэму на юбилей – шедевр! Кусок про докторскую колбасу я даже оставил себе на память:

Дурак, не понял. Не заметил, как из красивой ты стала еще и умной. Тот редкий случай, когда женщины в браке умнеют. А может быть, даже ты ею уже была. Просто притворялась дурой. Он строил из тебя умную, а ты из себя – дуру. Некоторые так и живут, у вас не получилось.

Те внезапные выпады доброты и внимания приводили к еще большему непониманию. В состоянии аффекта, когда битый фарфор уже не помогал, когда он путем этих ласк все-то хотел подтащить за ошейник, чтобы поцеловать, усадить на колени, погладить, было похоже на пытку, на убийство всего человеческого внутри. После таких пыток тело – как дом без хозяина, пустое, только дверь скрипучая нараспашку, и ветер равнодушия то и дело толкает ее.

* * *

– Муха. Ты меня слышишь? Перестань кривляться!

– Это не я, это зеркало.

– Оставь его на свое усмотрение.

– Оставила. Ты сам где сейчас? В Париже?

– В Эрмитаже. – Шарль бродил по залам музея.