– Эйфелева башня? – предложила девушка с конским хвостом.

Домисиль закрыла глаза.

– Присцилла, выйдите, пожалуйста, – произнесла она. – У меня больше нет сил выслушивать подобные глупости.

Девушка поднялась и вышла из комнаты, тихонько прикрыв за собой дверь.

– Думаем! – холодно изрекла Домисиль. – Включаем нейроны. Нас тут семь человек, у каждого из нас по семь миллиардов нейронов. Сами сосчитайте, сколько будет на всех.

– Автомагистраль?

– Нет. Автомагистраль – это грязь и шум. Хотя идея дороги неплоха. Она выражает как раз те ценности, которые мы хотим донести до публики. Но не в виде автомагистрали.

– Мост?

Домисиль выпустила струю электронного дыма. Парень, сказавший про мост, почти поверил в свою удачу, но тут начальница покачала головой:

– Нет, мост – это слишком конкретно. Слишком узнаваемо. Его сразу свяжут с какой-нибудь провинциальной дырой. Что ЖБМ забыл на мосту в Гаре или на виадуке в каком-нибудь Мийо? Не пойдет.

– Железнодорожная платформа? Или просто рельсы! – выдала до сих пор молчавшая девушка. – Рельсы, отходящие от большого вокзала неопределенной архитектуры!

Домисиль подняла на девушку глаза и несколько мгновений в упор на нее смотрела.

– Да, – почти шепотом сказала она. – Да! Рельсы в будущее. То, что надо! Поезд – это средство передвижения и для бедных, и для богатых. Он символизирует промышленную мощь на службе народа. Вы, вы и вы! – Она ткнула пальцем в трех своих сотрудников. – И вы тоже, разумеется, – добавила она, обращаясь к последней девушке. – Берите свои айфоны и бегом на городские вокзалы. Мне нужны фотографии рельсов и перронов. Даю вам три часа. Выполнять!

Вся четверка живо вскочила с мест и, похватав свои сумки и портфели, бросилась вон из комнаты.

– Рельсы… – мечтательно произнесла Домисиль, покачиваясь в кресле. – Рельсы, убегающие в чуть размытую даль… Отлично! И на их фоне – энергичный мужчина. Он – машинист. Он поведет поезд под названием «Франция» к новым горизонтам. Одновременно он – локомотив. Вот именно! Он и человек, и машина на службе человека!

Оставшиеся в комнате сотрудники лихорадочно строчили у себя в блокнотах.

– Великолепно! – взвизгнула Домисиль и выпрыгнула из кресла.

– Но он назвал Хосе Мухику… Когда отвечал на… – попытался напомнить один из парней.

– Нам плевать, что он отвечал, – отрезала Домисиль. – Его ответы нас не интересуют. Нас интересуют наши собственные. Он – Рузвельт! Рузвельт против Людовика Пятнадцатого. Наш Рузвельт мчится в поезде, а Людовик трясется в карете. Вы хоть понимаете, что мы сейчас пишем историю новой эпохи? – Она медленно положила на стол руки. – Новыми чернилами. На новой бумаге. Новым пером.

Сотрудники, восторженно кивавшие головами, прекрасно поняли, что имеет в виду начальница, намекая на «новый курс» американского президента и судьбу последнего французского короля, сметенного революционной волной: роль пиара в президентской кампании 1981 года, завершившейся победой Франсуа Миттерана. Тогда впервые в истории руководство избирательной кампанией взяли на себя специалисты по связям с общественностью. Их было трое: Жерар Коле, Жак Пилан и Жак Сегела. Если последнему было суждено стать самым известным во Франции публицистом, то двое первых, гораздо меньше стремившиеся к медийной популярности, как раз и отвечали за практическую реализацию ключевого принципа всей избирательной стратегии, изложенного в секретном документе под названием «Операция «Рузвельт против Людовика XV». Они ставили своей целью ускорить происходящие в обществе изменения и доказать, что Валери Жискар д’Эстен – человек из прошлого, говорун, способный производить впечатление на иностранцев, но не понимающий французов, а в глубине души даже презирающий их и пребывающий в уверенности, что он еще долго будет сидеть за столом в Елисейском дворце и лакомиться своим любимым блюдом – горячим фуагра. Одним словом, он – вылитый Людовик XV. В отличие от него Миттеран должен был олицетворять новизну, динамизм и грядущее, а главное – воплощать образ простого человека со скромными вкусами, твердыми убеждениями и ясным представлением о будущем развитии страны, то есть напоминать легендарного президента США. Кампания проходила под слоганом «Спокойная сила», предложенным Жаком Сегела, а его визуальным воплощением стала фотография лидера социалистов, стоящего на фоне небольшой деревенской колокольни и устремившего безмятежный взгляд вдаль, к вожделенному будущему. Франсуа Миттеран выиграл выборы и правил страной на протяжении четырнадцати лет.

Домисиль затянулась электронной сигаретой и сформулировала слоган избирательной кампании:

– ЖБМ – человек, которого мы уже не ждали, против тех, от кого мы больше ничего не ждем.

Оставалась последняя трудность: разрушить образ ЖБМ как человека скрытного и сдержанного. У Домисиль уже созрел план, как это сделать. Через кулинарию.

Фотографии Bubble обошли страницы всех крупных изданий и промелькнули в соцсетях, но реакция публики на инсталляцию разочаровала Лепеля. Приходилось признать, что парижане, озабоченные экономическим кризисом и личными проблемами, отнеслись к его шедевру с полным равнодушием. Разумеется, состоялось несколько небольших манифестаций, число участников которых редко переваливало за три десятка человек, явившихся с плакатами «Вот на что идут наши налоги!», «Мозг Франции: IQ = 0» и прочими в том же духе, намалеванными по трафарету на жалких картонках. В основном это были традиционалисты – представители католических ассоциаций, дети тех, кто четверть века назад протестовал против рекламных плакатов с полуобнаженными моделями или священниками, целующими монахинь. Педанты, зануды и придиры. Правда, «Фигаро» предоставила трибуну одному старому и уважаемому академику, который назвал Bubble «похабщиной и бесстыжей попыткой гигантомана выставить напоказ самый интимный орган человеческого тела». Но на этом обсуждение практически закончилось. В телесюжетах, посвященных инсталляции, репортеры обращались к прохожим, интересуясь их мнением, и Лепель с неудовольствием слушал, как те отвечали: «Ну, прикольно» или «Почему бы и нет?», сопровождая реплику пожатием плеч. С наиболее развернутым анализом произведения выступил в тринадцатичасовых новостях мужчина лет сорока, которому Bubble напомнил профессора Симона из «Капитана Будущее»: «Знаете, это похоже на способный разговаривать мозг Симона, имплантированный в специальную капсулу, которая постоянно висит у капитана над плечом». Лепель чертыхнулся: что за инфантилизм! Взрослый мужик, а смотрит японский аниме-сериал! Еще бы «Звездные войны» вспомнил! Но хуже всего было то, что стратегия Лепеля, построенная на сознательном отстранении творца от своего детища, полностью провалилась. Он лажанулся и был за это страшно на себя зол. Зачем он отказывался от интервью? Зачем послал подальше Тьерри Ардисона и Лорана Рюкье? На просьбу обоих телепродюсеров о встрече он ответил официальным письмом, отправленным с адреса галереи, в котором говорилось, что «художник полностью поглощен работой и на протяжении ближайших недель будет недоступен». Это была ошибка, грубая ошибка. Напускаешь туману, прячешься от прессы, а люди про тебя просто забывают. Правда, ему передали, что министр культуры чрезвычайно доволен мероприятием, но Лепель понимал: теперь ему не скоро предоставят столь же престижную площадку.