Но самым важным открытием являются артефакты, указывающие на еще одну специализацию городища: «Представляет интерес занятие древних любшанцев обслуживанием судоходного пути, который в это время только начал свое функционирование на Великом Волжском пути из Балтики в Восточно-Европейскую равнину и далее на Кавказ, Закавказье и Арабский Восток. При раскопках найдена многочисленная серия (около 50 экз.) железных корабельных заклепок и их заготовок. Значимость их обнаружения заключается в том, что такие детали в корабельной технике использовались при соединении деталей крупных морских судов. Далее выходцы из Балтики должны были оставлять свои корабли в удобной гавани и плыть затем на мелких речных судах»[148]. В вопросе о возникновении Волжско-Балтийского пути история тесно смыкается с геологией. Как отмечают специалисты, вскоре после возникновения природных условий для начала функционирования Волжско-Балтийского торгового пути его начинают активно осваивать западные славяне. Именно они, а отнюдь не скандинавы строят мощную Любшанскую крепость, уникальную для всего региона, которая на протяжении почти двух столетий надежно контролировала ключевой участок торгового пути и защищала торгово-ремесленное поселение в Ладоге. Не имевшая в тот момент аналогов на всем севере Восточной Европы, эта крепость надежно защищала сверхприбыльную торговлю западных славян. Е. А. Рябинин особо подчеркивал стратегически важную роль созданной славянами крепости во всем регионе на протяжении двух веков: «Именно выходцы с этих территорий (Нижнего Подунавья или западнославянских земель. – М. С.) и построили крепость. Любша как ключевой укрепленный пункт на протяжении около двухсот лет держала под контролем стратегический перекресток между водными магистралями эпохи раннего Средневековья: Великий Волжский путь из Балтийского в Каспийское море и летописный путь “из варяг в греки”, соединявший Север с Черным и Средиземным морями»[149]. Очевидно, что, обладая мощными укреплениями, уникальными для всего региона, Любша полностью господствовала в военно-политическом отношении не только над соседней Ладогой, полностью лишенной каких бы то ни было укреплений, но и над всей округой. Открытие Любшанского городища поставило жирный крест на всех рассуждениях норманистов о господстве скандинавов над славянами на севере Руси, о том, что именно викинги были теми самыми варягами, которые взимали дань с восточноевропейских племен и контролировали пролегающие через их земли торговые пути.

Логично предположить, что контроль над путями сопровождался сбором пошлин с проплывавших мимо купцов. В 1809 г. на берегу Ладожского озера в 12 верстах от устья Волхова один крестьянин нашел целую бочку куфических монет. Когда о находке узнала власть, ему пришлось отдать 7 пудов (114,66 кг) серебра, но, судя по всему, при этом он смог утаить значительную его часть, поскольку через несколько лет выкупился сам с семьей, купил дом в Тихвине и завел там торговлю. Поскольку крестьянин был крепостным Бестужевых, которые в то время владели Любшей, возникло предположение, что этот громадный клад являлся казной Любшанской крепости[150].

Контроль не ограничивался одним этим участком: выше уже отмечался западнославянский характер укреплений Сергова городка, закрывавшего выход из Ильменя в Веряжу, причем само название данной реки «означает просто “Варяжская” и притом в древнейшей форме»[151]. Следует также отметить, что именно через эту реку проходил обходной водный путь мимо бурного Ильменя, использование которого предполагается на основании «Устава князя Ярослава о мостех» (1265-1267), и однозначно зафиксировано во время путешествия к Новгороду австрийского посланника Мейерберг в 1662 г. На основании укреплений Холопьего городка Е. Н. Носов заключил, что система контроля над водными путями в истоках Волхова существовала по крайней мере уже с начала IX в.[152] В другой своей работе совместно с А. Е. Леонтьевым этот же исследователь отмечал: «Сообщение по балтийско-днепровскому пути было должным образом организовано. На Волхове, где сходились основные торговые магистрали, безопасность плавания обеспечивалась чередой укреплённых поселений и торговых мест, торжищ, приуроченных к наиболее важным и сложным участкам фарватера. Как только берега Волхова резко повышаются при плавании от Ладожского озера в глубь континента, то на высокой круче с почти отвесными склонами возвышается городище Любша, реальный сторожевой форпост, возле которого проходят все суда. Далее, через пару километров, находится сама Ладога, стоящая уже на низком берегу при впадении речки Ладожки в Волхов, с прекрасной бухтой для стоянки судов. Другого столь удобного места во всём низовье Волхова нет. На Любше есть ранние слои I тыс. н. э., но в период расцвета Ладоги она, несомненно, выполняла задачу первого пункта подачи сигнала о появлении находников “из-за моря”. Вверх по течению, у Гостинопольских (Волховских) порогов, расположено городище Новые Дубовики. По средневековым источникам мы знаем, что у порогов шла перегрузка товаров с морских ганзейских кораблей-когов на новгородские плоскодонные суда, была налажена “служба порогов” и были специальные лоцманы. Эта организация преодоления порогов, очевидно, восходит к эпохе викингов. В среднем течении Волхова, у Пчевских порогов, снова было устроено укреплённое поселение у д. Городище. В истоке Волхова, при раздвоении Волхова на рукава, находились Холопий городок и Рюриково городище, контролировавшие плавание по реке. Такая приуроченность волховских укреплённых поселений свидетельствует о стремлении обезопасить путь и предполагает существование организующей силы, контролировавшей его»[153].

Какая же это была «организующая сила», способная построить эффективную защиту и контроль на такой обширной территории? Наличие княжеской власти в этих землях подтверждает недатированная часть ПВЛ, где летописец причисляет новгородских словен к числу тех немногих восточнославянских племен, которые после смерти Кия и его братьев имели собственное княжение: «И по сихъ братьи держати. почаша родъ ихъ кнѧженьє в Полѧхъ. [а] в Деревлѧхъ своє. а Дреговичи своє. а Словѣни своє в Новѣгородѣ а другоє на Полотѣ иже Полочане»[154] – «И после этих братьев стал род их княжить у полян, а у древлян было свое княжение, а у дреговичей свое, а у славян в Новгороде свое, а другое на реке Полоте, где полочане». Время жизни Кия традиционно относят к VI в., и данные племенные княжения явно существовали до призвания Рюрика. Поскольку впоследствии эта же летопись упоминает древлянского князя Мала, оснований не доверять этому известию у нас нет. Более поздняя «Повесть о Словене и Русе», автор которой использовал данные новгородского фольклора, относит наличие княжеской власти к самому началу появления славян на севере: «Болший же сын онаго князя Словена Волхов бесоугодник и чародей лют в людех, тогда и бесовскими ухищрении мечты творя многа, преобразуяся во образ лютаго зверя коркодила, и залягаше в той реце Волхове путь водный и непокоряющихся ему овых пожирая (вариант: и ладии опроверзаше), овых изверзая потопляше. Сего же ради люди, тогда невегласи, Богом сущим того окаяннаго нарицаху и грома его или Перуна нарекоша… Постави же он окаянный чародей нощных ради мечтаний собрания бесовскаго градок мал на месте некоем, зовомо Перыня, идеже и кумир Перунов стояша. И баснословят о сем Волхве невегласи, глаголюще: в бога сел…»[155] Данный текст отождествляет сына первого князя с богом Перуном, объясняя происхождение Перыни близ Новгорода. Если не обращать внимания на стремление автора этой «Повести» опорочить верховного бога прежней религии, то в остальном картина получается весьма правдоподобная, соответствующая более древним источникам: совмещение в лице князя сакральной и светской власти, строительство крепости для контроля над водным путем. Очевидно, что «коркодил» заменил впоследствии дракона, в образе которого мог являться Перун. Тот факт, что в народной памяти сохранялась поговорка «в бога сел» наводит на мысль, что это был не единичный случай подобного обожествления.