Незнакомец ответил глухим смехом.

– Я слышу звук, – продолжал герцог. – Далекий, легкий, быстрый; ни одно ухо не может его различить. Это ее поступь, ее дивные шаги. Трепещи, мерзавец! Явилась моя защитница!

– Ее колесница застряла в пути, – сказал нотариус, вставая и подходя к окну. – Я гляжу наружу и не вижу развеваемого ветром женского платья. А стрелки на часах церкви Святого Августина вот-вот сойдутся. В полдень весть о смерти ее героя разнесется по всему Витрополю.

Он умолк. Все разом прислушались и различили шаги. Дверь задрожала и распахнулась так резко, что казалось – ее раскололи пополам. Вбежала дама. Она двигалась стремительно, как молния, и почти так же бесшумно. Мы все машинально попятились. Она упала на колени рядом с ложем и прижалась лицом к руке, которую протянул ей Заморна.

– Спасен! – только и выговорили ее губы. И тут городские колокола начали бить двенадцать. Когда отзвучал последний удар, дама поднялась и обвела собравшихся пронзительным взглядом прекрасных черных глаз.

– Джентльмены, – сказала она, вспыхивая румянцем смущения и, как мне показалось, гнева, – надеюсь, вы не собираетесь здесь оставаться. Вопрос о престолонаследии решать больше не надо. Заморна не умрет, и эта мрачная комната напрасно погружена во тьму.

Дама, по очереди подходя к каждому окну, быстро отдернула занавеси, распахнула рамы, задула все свечи, велела оставшемуся нотариусу уйти (другой уже исчез, мы и не заметили как) быстрым и решительным голосом, которому тот немедленно подчинился, после чего еще раз нетерпеливо оглядела нас.

– Все это требует объяснений, любезная, – сказал граф Нортенгерлендский.

– Да, милорд, – отвечала она, делая глубокий реверанс, – однако, возможно, вы позволите отложить объяснения до той поры, когда мой хозяин сам решит, давать их или нет.

– Мина… – проговорил герцог Веллингтон.

При его словах девушка вздрогнула и покраснела; в следующий миг она уже стояла у его ног на одном колене, припав головой к другому.

– Что привело тебя сюда, моя девочка? – спросил герцог самым своим ласковым голосом.

– Милорд, – ответила она, – если мне здесь не место, я уйду. Однако сегодня утром Кунштюк сообщил мне, что сыну моей покойной госпожи может быть полезно мое присутствие. Смела ли я бездействовать, когда ему требовалась моя помощь?

– Боюсь, это было бы не в твоих силах, – сказал его светлость. – Впрочем, ты славное дитя, а твоя сегодняшняя услуга увеличивает его без того немалый долг. Он отплатит тебе так же, как платил раньше.

Мисс Лори сжалась, словно ее придавили к земле. Голова опустилась так низко, что смоляно-черные кудри рассыпались по ковру.

– Иди и служи ему, Мина, – продолжал герцог. – Влачи жизнь в рабстве египетском. Как я вижу, его цепи сковывают тебя по рукам и ногам.

– Да, – гордо отвечала она, вставая. – И лишь смерть их разобьет. Я – его рабыня от рождения и до могилы.

Тут врачи, которые тем временем осмотрели Заморну, в изумлении объявили о чудесной перемене к лучшему. Кровообращение восстановилось, пульс прослушивался, сердце вновь билось, а лицу вернулся живой оттенок.

Такую глубокую сдерживаемую радость, какая отразилась при этом известии на лице Мины, мне редко доводилось видеть. Она подошла к герцогу, склонилась над ним и заглянула ему в глаза так, будто в их темной сияющей глубине заключалась для нее вся вселенная. Казалось, она считала, что может так открыто и смело смотреть на него сейчас по праву искупления. Чувство это, впрочем, лишь мелькнуло на ее лице и тут же исчезло: теперь она вновь была обреченная раба страсти, захваченная единственной мыслью, мечтающая об одном: самозабвенно нести ярмо того, чье обаяние сковало ее так крепко. Смыслом ее бытия, гордостью ее жизни было неустанно трудиться ради Заморны. Он сжал ей руку, улыбнулся с бесконечной нежностью и что-то произнес тоном самого ласкового снисхождения. Это, как я понял, сторицей вознаградило глупенькую девочку.

Мы все, за исключением герцога Веллингтона, графини Сеймур, Мины, Розьера и Кунштюка, вышли. Спускаясь по лестнице, я немного отстал от остальных. На одной из площадок меня окликнули: то был Эдвард Лори. Он стоял, прислонясь к стене и скрестивши руки на груди; красивое лицо побагровело, темные глаза сверкали из-под насупленных бровей. Меня поразило сходство между дочерью и отцом.

– Доктор, – спросил он, – это не Мина Лори приехала?

Я ответил утвердительно.

– Проклятье! – воскликнул он. – Девчонке бы хоть немного ума, а герцогу Заморне – хоть немного совести. Я бы его возненавидел, да только он мой король, и я учил его стрелять из ружья и охотиться. Славный он был мальчонка, настоящий храбрец, а рука какая твердая! Кабы не это, кабы не ходил он со мною много дней, много лунных ночей по оленьим следам, по пустошам да по лесным тропинкам, я бы давно всадил в него либо холодную сталь, либо горячий свинец. Я был дурак и хуже дурака, что взял его тогда, раненого, в свою лачугу. Знал ведь, что он необуздан и бессердечен – бессердечен, хочу сказать, в некоторых вещах, – так нет, надо было принести змею домой и пригреть у себя на груди! С тех пор за свою доброту я пью его яд – и ведь прикипел же к нему душой так, что жизнь за него отдам! Вот болван! Я-то не женщина! Так что мне мешает зарезать его и убежать?

– Не сомневаюсь, что у вас есть причины действовать мудрее и лучше, – ответил я, желая его успокоить.

– Причины! Нет никаких причин, только одно его колдовство. Знаете, доктор, как он себя вел, когда меня ранили в битве при Велино? Уложил в собственном шатре, на своей походной постели, каждый день сам осматривал мою рану, а если врачи были заняты, то и перевязывал ее. По ночам накрывал меня своим плащом, а сам ложился на пол, и, сколько бы я ни возражал, так продолжалось, пока я совсем не выздоровел. Заставлял меня пить вино из своего рациона, еду мне носили с генеральского стола. Он взял мою сторону в той истории с сэром Джоном Букетом – теперь лордом Ричтоном – и как-то в потасовке трое против одного спас меня, рискуя собственной жизнью. Так что презирать его я не могу, по крайней мере долго. К тому же мы с ним оба в каком-то смысле ирландцы, а значит – не злопамятны. И все же сейчас я его выносить не могу, так что подамся куда-нибудь подальше, пока малость не остыну.

Эдвард что есть силы ударил в пол прикладом длинного охотничьего ружья, которое держал в руках, бегом спустился по лестнице и пропал с глаз.

Я вошел в салон, куда удалились другие джентльмены, и увидел, что все они разъехались, кроме Нортенгерленда. Граф сидел на диване подле дочери и что-то с жаром ей говорил. Сочтя себя лишним, я вознамерился уйти, но граф меня окликнул.

– Доктор, – промолвил он, – герцогиня хочет видеть своего доброго, заботливого супруга – что вы на это скажете? Прочие лекари наложили на ее посещение свое вето.

– Боюсь, – ответил я, – что вынужден с ними согласиться. Прошлый визит к супругу пагубно отразился на здоровье ее светлости, и я не рекомендую повторять его так скоро.