– Эй, Мечеслав, пора! – позвал его Ратша. Мечеслав остановился, к нему неспешно подошел старик.

– Знать, Мечеславом кличут тебя? – спросил он.

– Мечеславом, дедушко.

– Да хранят тебя Перун и Велес за дела твои добрые! Прощай! – сказал старик.

– Будь здрав, дедушко! Может, встренемся еще!

На морщинистом лице старика блеснула слеза. Мечеслав, превозмогая чувство жалости, добежал до Соколка, которого придерживал за повод Сахаман. Их небольшая дружина двинулась дальше. Покачиваясь в седле, Мечеслав незаметно для себя задремал, и приснилось ему в этом недолгом сне, что стоит он по пояс в речке, а маленькая Красава бегает по берегу, он черпает воду ладонями и плещет на нее, брызги летят, сверкая на солнце. Сестра закрывается ручонками, смеется… Недалече на зеленой траве сидят, обнявшись, батюшка в домотканом зипуне, в портах без обувки, и матушка, на ней синий сарафан и рогатая кичка. Они, улыбаясь, глядят на детей своих, а отец вдруг говорит чужим голосом:

– Мечеслав! Мечеслав, друже! Очнись! – Кто-то толкал его в плечо. Мечеслав открыл глаза, увидел Сахамана.

– Сморился? Добудиться не могу! Видать, утомила тебя работа в поле. Впереди река, вскорости переправляться будем, изготовься!

* * *

Солнце уже попрощалось с землей, когда они подъезжали к месту своей службы. Неожиданно из темноты появились два конных воина, один в кольчуге и островерхом шлеме, другой в черной мохнатой шапке и персидском полукафтане, оба были вооружены копьями и луками со стрелами в колчанах. Приблизившись, воин в шлеме спросил:

– Чьи будете, кмети?

– Князя Владимира дружинные воины, в помощь вам! – ответил громко Ратша. – Воеводу вашего надобно мне, Яруна.

Слева зашевелились кусты, дружинники, бывшие с Ратшей, напряглись, вглядываясь в темень и невольно хватаясь за рукояти мечей. Из кустов неторопливо выехал еще один всадник, в колпаке, в кожаных латах, надетых поверх рубахи, на широкие плечи его был накинут сермяжный плащ, из-под полы которого выглядывала хазарская сабля.

– Поспешайте за мной, – сказал он и поскакал в сторону стоявшей неподалеку заставы. В темноте въехали в острожек, обнесенный частоколом, посреди которого на небольшой площади горел костер и сидели люди. Все встали навстречу всадникам, из толпы вышел немолодой воин богатырского сложения, с темно-русыми, чуть с проседью, волосами и такими же вислыми длинными усами.

– Аль не признал, Ярун Волуевич? – сказал Ратша, спрыгивая с коня.

– Да никак Ратша! Ты ли это, друже? – воскликнул радостно Ярун. Они крепко обнялись. – Ставьте коней, угощать вас будем, чай, изголодались с дороги? Эй, браты, ставь столы да скамьи, – крикнул Ярун, освободившись из объятий Ратши. Люди, стоявшие у костра, забегали, засуетились, выполняя приказ старшого. Вскоре столы были накрыты. Все расселись в предвкушении начала трапезы. Вновь прибывшие и те, кто встретил их в острожке, с интересом поглядывали друг на друга.

– Други! – громко сказал Ярун, подымаясь со скамьи с чарой в руке. – Выпьем чару эту за нас, за дружину да за землю нашу! Чтобы не плакала она слезами горючими под копытами вражьих коней!

Выпив по первой чаре, воины принялись за еду. За Яруном чару поднял Ратша:

– Здесь кон нашей земли, и было слово Владимирово – строить грады да острожки с заставами, чтобы не мог враг нежданно-негаданно напасть. Для того и нас князь к вам в помощь прислал. Будем вместе, братья, оборонять землю нашу. Да не коснется ее мечом и огнем никакой враг!

– Ладно сказываешь, Ратша! За то и выпьем!

– Поведай, Ярун Волуевич, о житье вашем, – отставляя в сторону опустошенную чару, произнес Ратша.

– Живем так: в одной руке меч, в другой орало. Печенег только и ждет случая пограбить. Одесную и ошуюю от нас стоят такие же острожки и заставы, по ним и рубеж проходит. Но – далече мы друг от друга… А потому постоянно в степь дозоры посылаем, чтобы разведывать, где таятся находники. И когда видим их воочию, а то и сшибемся с ними, тогда дымами знать даем своим соседям, куда, откуда и в каком числе они идут. В этих степях завсегда вои наши были. Баял мне грек один из Корсуни, что здесь скифы жили, предки наши, они, мол, Змиевы валы и насы́пали, что позади нас, ближе к Киев-граду.

– Слыхивал и я о том. А люд-то, погляжу, средь вас разный, – сказал Ратша, оглядывая сидящих за столом.

– Да уж! У нас тут – всякого жита по лопате… Есть средь нас воины, князем Владимиром, как и вы, к нам присланные, есть изгои и изверги от славянских племен, они своей волей к нам пришли, есть варяги, есть торки, что недавно кочевать недалече стали, когда хазары согнали их с родных кочевий. Иные женками да чадами обзавелись, в сельцах живут за нами, или станами у застав, а то и в самих острожках, с десяток семей и в нашем острожке прижились. Хлеб для нас – не князева забота, от них, семейных, мы – с хлебом. Ну и сами мы, ратные, от пахарей не в стороне, помогаем им. Знал бы ты, Ратша, какая здесь земля, на Руси такой нет, родит дивно…

Мечеслав сидел, слушал, все ему было в диковину и все интересно.

– А вот помощники мои и други – Вельмуд, Перша Бродник, Поликарп, его ранее Быстром звали, он из вятичей, греческую веру в Христа принял, а как волхвы вятичские стали его в обрат приневоливать, он ушел к бродникам, затем – ко мне. Сам ведаешь, у нас ведь и в Киеве, что при Игоре, что при Святославе, да и при Владимире христиан не больно-то жаловали. Ну, а в острожке нашем так: верь тем богам, кто тебе люб, – говорил Ярун, указывая на своих соратников. – А теперь, Ратша, ты мне сказывай, как там великий князь Владимир поживает, Добрыня, Путята, Олег Волчий Хвост? Эх, и давненько же я в Киеве не был!

Долго сидели воины за столами, вели разговоры, произносили здравицы, подымали чары и стопы, но постепенно усталость и хмель взяли верх, в острожке все затихло, только редкий лай сторожевых псов у ворот и песни лягушек нарушали тишину. Но пришел срок, и, рассеивая темноту, взошла над землею заря-денница, озарила окрестности радующим все живое светом. Громкий щебет птиц разбудил Мечеслава, он открыл глаза: над ним, играя лучами, светило солнце, было прохладно и свежо. Мечеслав потянулся, зевнул и, вскочив на ноги, огляделся. Дымил потухший костер, чуть поодаль в различных позах спали дружинники, то ли не пожелавшие идти на ночь под крышу, то ли не нашедшие для того сил. Южная ночь – не радимичская, здесь и на потниках сладко спалось… Мечеслав стал осматривать острожек, который ему вчера так и не удалось разглядеть. Теперь он увидел две рубленые избы, одну – большую, дружинную, вторую, поменьше – принадлежавшую воеводе Яруну. У высокого частокола, окружавшего все внутренние строения, стояла конюшня с прилегающим к ней навесом, под которым приютилась небольшая кузня, неподалеку расположилось несколько землянок, в которых жили семьи пашенных смердов. Надо всем этим возвышалась сторожевая башенка, выдвинутая в сторону степи, на смотровой площадке стоял дружинник в островерхом шлеме. Мечеслав направился в противоположную от башни сторону, где находились ворота, обращенные к Киеву. На надвратной площадке стояли два стража.