В долине и отыскал ее черный эльф и решил, что довольно терпел ее отказы. И он взял ее силой, лишив чести, и разбил ее верное сердце, и леди умерла, оплакивая свою любовь.

Лэрд нашел ее мертвой в траве и сразу понял, что случилось.

Поймите же теперь, как он любил ее, как велика была его потеря, если в тот страшный миг отрекся он от своей веры и призвал дьявола, дабы тот отомстил убийце.

День, по счастью, выдался пасмурный и хмурый, и отряд Маркуса, ехавший глухими лесными дорогами, укрывали от чужих глаз благодатные тени.

Маркус заметил, что Авалон безуспешно борется со сном. Голова ее, кивая, опускалась все ниже и ниже, потом девушка упрямо вскидывала подбородок — и все начиналось сначала.

Маркус вспомнил о предложении, которое сделала ему Авалон: пускай, мол, он возьмет все, чего желает, только отпустит ее. Щедрый подарок, но если бы Маркус ее отпустил, он бы никогда не получил того, чего желал превыше всего на свете. Он был не из тех, кто легко отказывается от своих желаний.

Авалон уронила голову на грудь — сон наконец сморил ее. Маркус осторожно привлек девушку к себе, удобно устроив ее голову на своем плече. В сумеречном свете пасмурного дня казалось, что ее волосы источают серебристый свет.

И вот дьявол, в клубах дыма и серы, явился в долину и принес черного эльфа, представив его, закованного в огненные цепи, пред лицо лэрда.

— Чего ты желаешь от меня? — спросил дьявол.

— Мести! — выкрикнул лэрд, держа на руках мертвую свою возлюбленную.

И дьявол огненными руками взял черного эльфа, и мял его, и давил, возглашая заклятия, покуда в его руках не осталось лишь нечто обугленное. И тогда дьявол швырнул это нечто в склон горы, и обугленные останки эльфа растопились в камне и исчезли бесследно.

— А теперь, — сказал дьявол, — плати.

И лишь тогда понял лэрд, что натворил.

Сейчас, когда Авалон спала, Маркусу было легко позабыть, как от его слов разгорается гнев в ее глазах. Легко было мечтать о том, что было бы, если бы они встретились совсем иначе. Авалон была бы верной и сильной, умной и доброй и, конечно же, как сейчас, — невероятно красивой. А он, Маркус, ни за что на свете не отправился бы в поход на край света — ни ради человека, ни ради бога.

— Ныне в моей власти слишком много душ, — заявил хитроумный дьявол, — и ваши ничтожные души лишь переполнят мои чертоги. Нет, иное возьму я у вас. Я возьму ваших детей, и детей их детей, и все потомство вашего рода. Все они будут отторгнуты от вас, и лишитесь вы блаженного вашего житья, и земли ваши станут бесплодны, и скот падет.

И возрыдал тогда лэрд, но что он мог поделать? Он призвал дьявола, и теперь его клан должен был расплатиться за это.

Спящая Авалон казалась Маркусу легкой, как перышко. Чуть покачиваясь в седле, он думал о том, что мог бы без устали везти ее вот так весь день, да что там день — вечность, только бы вдыхать сладкий запах ее волос, мягко щекотавших его лицо.

Лэрд рыдал и молил о милосердии, однако дьявол никогда не бывает милосерден. И лишь когда открылось в небе око, дьявол перестал хохотать, а из ока пролился солнечный луч и озарил одну лишь мертвую леди.

Как видно, душа ее уже была тогда на небесах и молила господа нашего сжалиться над ее возлюбленным. Ибо то было господне Око, и сам он пожелал внять участи лэрда.

Понял тогда дьявол, что сам господь слышит его, а стало быть, придется ему смягчить свое проклятие. Однако такое деяние было глубоко противно его мерзкому естеству, и тогда прошипел он коленопреклоненному лэрду:

— Продлится же это проклятие полных сто лет, и тогда из потомков твоего рода явится дева, во всем подобная твоей леди, дочь твоего клана, дабы стать женой лэрда. И покуда она не вернется, ни тебе, ни твоим потомкам не знать покоя. — И, поскольку он был дьявол, то прежде, чем провалиться сквозь землю, добавил: — И будет дева мятежник душой, преуспевшая в воинском деле, и познает она ваши сердца и самые потаенные мысли. И возненавидит она само твое имя.

К концу дня отряд остановился на отдых в самой чащобе, где деревья росли так густо, что едва нашлось место разбить лагерь. Впрочем, даже это было преимуществом: тесно смыкавшиеся стволы прикрывали лагерь от чужих глаз. Маркус расставил часовых. Леди Авалон поместил в самой середине лагеря, чтобы ее хорошо было видно отовсюду.

Неподалеку протекал ледяной ручей. Маркус сам отвел туда Авалон, и, развязав ей руки, смотрел, как она утоляет жажду, а потом смывает с запястий засохшую кровь.

Вид этих нежных израненных рук показался ему невыносим, но он постарался заглушить в себе голос сострадания. Не такие уж тяжкие мучения пришлось вынести этой надменной красавице. Веревки едва поцарапали ее холеную кожу. Ему, Маркусу, за эти двенадцать лет довелось испытать и кое-что похуже.

Авалон перехватила его взгляд. Маркус, заглянув в ее колдовские лиловые глаза, едва не отвернулся… но все же устоял.

Он не мог припомнить, чтобы у цветов вереска был такой лиловый оттенок. Нет, подобным цветом мог обладать лишь неземной, волшебный, блистающий пурпуром цветок.

Той ночью на лестнице деревенского трактира Маркусу показалось, что у нее синие глаза. Виной тому, верно, был обманчивый тусклый свет. Теперь Маркус ясно видел, что оттенок ее глаз не имеет ничего общего с синевой.

«Как же это было неожиданно», — думал Маркус, ведя Авалон обратно в лагерь. Неожиданно было для него, что той ночью на лестнице в его мыслях прозвучал далекий призрачный голос и велел ему во что бы то ни стало задержать эту девушку.

Она была одета на крестьянский манер. Она говорила, как крестьянка. Маркусу, однако, было довольно лишь взглянуть на нее — нежная кожа, высокий чистый лоб и, конечно же, эти глаза — и он мгновенно понял, что дело нечисто.

Под конец разговора девушка прямо и дерзко взглянула ему в лицо. Красота ее поразила Маркуса. Он отпустил ту, что назвали Розалиндой.

Той ночью он увидел лишь девушку с густыми, черными, как ночь, ресницами, с глазами, которые заглянули в самую его душу, с губами, сладкими, точно спелые вишни.

И почувствовал тогда лишь одно — желание.

Вожделение пронзило его, как молния, накатило морской волной, опьянило сильнее, чем самые крепкие вина. Он хотел лишь одного — овладеть этой женщиной, наслаждаться ею, покуда наваждение не покинет его. Никогда прежде Маркус не испытывал ничего подобного — ни в Иерусалиме, ни в Каире, ни в Испании. Такое с ним случилось впервые.

Он знал, что и Авалон ощутила тогда силу мгновенно связавшей их страсти. Но Маркус считал, что ищет совсем другую женщину — женщину, которая готова своим необдуманным браком погубить его клан. Слишком много людей полагались на него, чтобы он мог поддаться вожделению и чарам этой загадочной девушки.

«Розалинда», — позвала ее сестра.

Нет, у Маркуса не было ни малейшего повода выспрашивать жителей деревни о девушке по имени Розалинда. У него были свои планы и свои обязательства — и совсем не было времени на пустые расспросы.