— Да! — крикнул я вслед Базилусу. — Мы с тобой обязательно увидимся!

Базилус сдавил ногами бока своего коня. Я хотел еще кое-что добавить. Сказать ему, что мы в самом деле увидимся, но не на побережье Атлантикуса. Но боги заглушили этот звук. Я прислушивался к своему внутреннему голосу и не слышал ничего. Стих даже шум океана в моей голове. Странное беспокойство, причин которого я пока что не знал, вытеснило все остальные чувства и мысли. Базилус исчез в темноте.

Я остался совершенно один среди множества мертвых, тела которых усеяли всю поляну. Среди них были и германцы, и кельты. Если разобраться, то обоим народам была уготована одна и та же участь. Наши судьбы мало чем отличались. Некоторые германцы даже носили кельтские имена.

Для нас, кельтов, важно деление на кланы и племена, но уж никак не на кельтов и германцев. На самом деле различия между кельтами и германцами имели значение в первую очередь для римлян. Рим был нашим общим врагом. Но в отличие от римлян мы не были хорошо организованным государством, а всего лишь пестрым сборищем разных племен, которые постоянно враждовали между собой. Для нас гораздо важнее была битва сама по себе, а не противник, с которым мы дрались, и не преследуемые нами цели, добиться которых можно благодаря победе. Римляне до сих не могут понять, почему германские и кельтские воины охотно идут служить в римскую кавалерию и поднимают меч на своих же соплеменников.

Я взял себе железный меч германца, снял с него пояс с прикрепленными к нему ножнами, которые были обтянуты кожей, и подошел к дядюшке Кельтиллу. Нет, его смерть не была мучительной или жуткой. Похоже, его порадовала возможность вступить в бой, как в былые времена. Кроме того, ему удалось добыть еще один трофей, отправив к праотцам германца, чью голову он сейчас держал за волосы. Я понимал, что нет повода для печали и скорби, — ведь мы наверняка встретимся опять. Опустившись рядом с ним на правое колено, я положил дядюшке Кельтиллу под язык серебряную греческую драхму. Для паромщика. В нескольких шагах от Кельтилла лежало обезглавленное тело молодого германского воина. Одного из тех, которые во время нападения держались за гривы коней и прыгали на спины убегавших, чтобы перерезать им горло. Германец был одет в простую тунику из шкуры какого-то животного — такую одежду носило большинство его соотечественников. Рядом с ним я увидел деревянный щит, длинный и узкий, выкрашенный в черный цвет. Я снял с плеча воина колчан, разжал пальцы германца и забрал лук, который он до сих пор сжимал. Затем я вернулся к убитому мною воину, словно хотел в очередной раз убедиться в том, что этот великан действительно мертв. Он лежал на земле, напоминая огромное дерево, которое срубили под корень, а затем срезали с кроны все ветки, бывшие некогда его украшением.

Странный шорох заставил меня резко повернуться. Я потерял равновесие на скользкой влажной почве, но не упал, а довольно удачно сел мертвому германцу на грудь.

Кто-то вышел из леса на поляну. Сначала я не мог разобрать в темноте, германец это или житель нашего селения, которому тоже посчастливилось остаться в живых. Лишь через несколько мгновений я понял, что ко мне идет Ванда. Скорее всего, она все это время пряталась среди деревьев и кустов, наблюдая за моим героическим поединком с германским всадником. Ее лицо было белым как мел. Она смотрела на меня широко распахнутыми глазами, словно я восстал из мертвых, ее губы были приоткрыты. Остановившись в двух шагах от меня, Ванда смогла сказать только: «Господин!» Похоже, она до сих пор не верила, что я способен выйти победителем из поединка, который в Риме наверняка поверг бы в удивление всех собравшихся зрителей. Сейчас она не сводила глаз с мертвого германца и шептала мое имя.

— Если ты думаешь, что я безропотно позволил бы отобрать у себя рабыню, то ты ошибаешься, — заявил я.

Мне не хотелось, чтобы в голове у Ванды появились глупые мысли. Если рабыне кажется, что ее господин испытывает к ней какие-то чувства, то лучше ее сразу продать. Наконец, Ванда с облегчением вздохнула и улыбнулась, и я вновь увидел ее удивительно красивые зубы, напоминавшие жемчужины. Она подошла ко мне вплотную и протянула руку, чтобы помочь подняться на ноги. В то мгновение этот жест показался мне довольно нелепым, ведь только что я победил в поединке знатного германского воина. Мы с Вандой осторожно шли между трупами, которыми была покрыта вся поляна, и пытались найти раненых. Но, похоже, все, кто остался в живых, бежали с места этой кровавой бойни, даже если им нанесли серьезные ранения. Лежавшие на земле были мертвы. Со всех сторон нас окружали только трупы. Повсюду виднелись безжизненные, измазанные грязью и кровью тела. Кельты и германцы, мужчины и женщины, с размозженными черепами или страшными ранами на груди, животе и спине. Отрубленные руки, ноги и головы. Тела, пронзенные копьями или стрелами. Некоторые несчастные выглядели так, словно их разорвала на мелкие куски стая диких животных. Ванда сняла с головы одного из германцев кельтский железный шлем и начала собирать в него кошельки с золотыми слитками и монетами, ловко срезая их с поясов погибших. По листве забарабанили огромные капли, словно небо оплакивало мертвых. Затем начался настоящий ливень, который смыл с лиц погибших грязь и кровь.

Примерно через час, когда мы оказались на северной опушке леса, до нашего слуха донесся тяжелый стук копыт и громкие, грубые голоса воинов. Это были германцы, которые разграбили наши дома, добрались до бочек с вином в нашем селении, напились, а теперь разъезжали по округе в поисках выживших после этой страшной ночи. Бесшумно ступая, мы забрались в густой подлесок. Утро еще не наступило, поэтому вряд ли всадники смогли бы заметить нас в темноте леса. Тут я понял, что из-за Люсии все мы можем оказаться в довольно затруднительном положении: она начала глухо, угрожающе рычать. Испугав коня убитого мною германца, Люсия ощутила вкус победы и теперь, видимо, надеялась обратить в бегство всю германскую конницу. Я осторожно прижал ее к себе правой рукой, а левой зажал пасть. Моя любимица тут же вывернулась, освободилась от моей хватки и вновь зарычала. Всадники приближались. Они хором что-то горланили, а поскольку иногда в этих воплях угадывалось некое подобие ритма и даже мелодии, я предположил, что германцы пытаются орать какую-то песню.

Римляне всегда придерживались мнения, будто кельты больше всего на свете любят попойки и сражения. При этом мы деремся до последней капли крови и впадаем в ярость, когда не остается больше ни одного врага. Но если такое утверждение и можно назвать правилом, то я, похоже, был исключением из него. Схватив свою любимицу за загривок, я тут же прижал ее к земле. Ванда пришла мне на помощь и обеими руками сжала пасть Люсии. Всадники были уже совсем близко, примерно в сотне шагов от нас. Теперь мы четко различали их силуэты. Они направлялись прямо к нашему убежищу. Высокие худые воины с широкими плечами держали свои мечи наготове. Они были пьяны. Люсия становилась беспокойнее с каждым мгновением. Сейчас германцы были так близко от нас, что мы чувствовали запах пота, исходивший от их лошадей, которые нервно перебирали ногами и фыркали. Наверняка они уже почуяли запах Люсии. Германцы придержали лошадей и остановились. Один из них что-то заорал, на что остальные ответили оглушительным смехом, напоминавшим раскаты грома. Люсия извивалась всем телом, пытаясь освободиться. Вдруг она издала тонкий визг, напоминавший громкий писк мыши. Германцы взяли в руки копья, направив острия в нашу сторону. Они были готовы в любое мгновение метнуть их. Вдруг Люсия ловко извернулась, выскользнув из наших рук, словно рыба, и стрелой вылетела из подлеска. Пробежав между ног лошадей, она как стрела полетела в поле. Всадники разразились неистовыми проклятьями. Похоже, они были разочарованы. Затем один из них заметил нашу лошадь, взял ее за уздечку, и германцы поскакали дальше. Пока нам удавалось держать Люсию, я от всей души надеялся, что она останется с нами и никуда не убежит, сейчас же я молил богов, чтобы моя любимица как можно дольше не возвращалась. По крайней мере, до тех пор, пока всадники не скроются из виду.