* * *

Я чувствую, как ворочается, сбрасывая сонное оцепенение, зло. О зыбкости его дремоты говорит заполняющий коридоры холод, как сигнализирует о наступлении зимы утренняя изморозь на увядающей траве. Тишина, обычно плотная и тяжелая, пропитывается, словно бисквит ромом, звенящим напряжением. И дом, который в обычное время подремывает, будто уставший старик, просыпается с неслышимыми стонами, как от мучительных ревматических болей. Это зло, которое давно поселилось в нем, проникло в его органы и, как паразит, откладывает личинки, из которых грозит вылупиться армия чудовищ. Меняется облик старого доброго дома… Я вижу, что трещины, разрушающие монолитную кладку, уже шириной в палец. Дыры, прогрызенные древоточцами – уже не мелкие поры. И сыплются из них не только жирные черви, но и другие гады – мелкие змейки, мохнатые пауки, пиявки и многоножки. Зло, вылупляющееся из личинок. Эти гады расползаются по всему дому и забиваются в щели. Бедный старик… Я с ужасом вижу, что зло пропитало собой многовековые камни, обивку мебели, поселилось в трещинах и дырах, пылью покрывает пол, осыпается с потолка старой штукатуркой. Я наблюдаю эту картину со странной смесью ощущений: меня передергивает от отвращения, ужас проходится по моей несчастной душе ледяным ветром, но я, как завороженная, не могу отвести от происходящего глаз. Так, видимо, человек, обреченный на гибель, наблюдает извержение вулкана: смертельно завораживающее зрелище.

Мне бы спрятаться в коридорах, молясь про себя, чтобы зло прошлось, не коснувшись меня. Но я думаю об увиденном цветке… Не потому, что мне хочется спасти его. А из эгоистичных побуждений. Мне хочется им завладеть. Унести его с собой – единственное что-то живое, что могло бы согревать меня здесь. Желание обладать цветком похоже на одержимость, я думаю не о спасении гостей, мне безразлична их судьба, как и жизнь того человека, в чьем сердце полыхает любовь. Я хочу лишь получить сокровище. О, если бы я была той, к кому этот мужчина испытывает такие сильные чувства! Я бы ощущала прикосновения его ласковых, трепещущих от робости и внутреннего огня пальцев, я бы напитывалась чужими признаниями, расцветая ответными чувствами. Я бы… Но я не она.

О чем это я… Меня должно беспокоить лишь то, как уберечься от буйства зла, если прервется его дрема. Спрятаться в коридорах? Укрыться в доме? Или уйти так далеко, насколько я смогу? Но я не перестаю думать об этом цветке…

* * *

Мне нравилась эта компания и особая атмосфера сплоченности, которая объединяла нас в одну семью. В доме остались только девушки, молодые люди занимались приготовлением мяса во дворе. Перешучиваясь и смеясь, мы мыли и резали овощи, складывали на блюда сырые свиные ребрышки и куриное филе, накрывали общими усилиями обеденный стол. Аппетитные запахи проникали в дом даже сквозь закрытые двери и окна, щекотали ноздри, заставляли сглатывать голодную слюну.

В ожидании обеда мы засыпали вопросами Лауру, так ловко справившуюся с подъемами и спусками. И девушка, раскрасневшись от внимания и гордости, подробно рассказывала о велосипедной прогулке. Она была сейчас невероятно хороша – с разрумяненными щеками, с естественными локонами, в которые завились от влаги и ветра ее волосы, с блестящими глазами. И я, любуясь ее естественной красотой, с восхищением подумала, что сестра у Рауля – необыкновенная красавица.

– Ты отважная девушка! Я бы не решилась поехать. Марк сказал, ты их всех там обогнала, – воскликнула Моника, передавая в столовой Лауре из старого буфета с рассохшимися стенками, скрипучими петлями и потускневшей зеркальной задней стенкой, стопку тарелок.

– Надо же было этому страшилищу, который мнит себя едва ли не богом, утереть нос, – ответила девушка нарочито небрежным тоном. Но стало понятно, что сладкий момент своего триумфа и победу над Давидом она будет вспоминать еще долго.

Нурия, услышав в адрес любимого столь нелестные слова, поджала губы, но промолчала.

– Анна, отнесешь это во двор? – обратилась ко мне Сара.

– Конечно! – весело ответила я, подхватывая довольно внушительное блюдо с сырым мясом.

– Скажи Давиду, что это последняя порция.

Я вышла на улицу и зажмурилась от удовольствия, потому что ослепительное солнце со вкусом расцеловало меня в щеки. Легкий ветер невесомой ладонью пригладил волосы, и вдруг, проказничая, растрепал их сильным дуновением. Этот день, не по-декабрьски яркий и теплый, останется в памяти счастливым воспоминанием, отпечатавшимся в виде буклетного изображения. Фасад дома, вчера в сумерках выглядевший серым, оказался окрашенным довольно в жизнерадостный цвет – оранжево-кирпичный, тогда как каменная кладка остальных стен не была тронута краской. По левую руку от меня стояли качели, где мы вчера и увидели Давида. По правую – колодец, который, судя по прикрывающей его неподъемной каменной плите, давно выполнял лишь декоративную функцию. Подъезд к двери зацементировали, но дальше травяную лужайку прорезала широкая дорожка из гравия, метров через тридцать делавшая два ответвления. Одно вело к сетчатому забору, отделяющему от лужайки территорию бассейна, другое – к месту для барбекю. Последнее представляло собой небольшой домик, выкрашенный в такой же яркий цвет, как и фасад основного дома, с «террасой» На «террасе», собственно, и находилось место для приготовления мяса – с очагом и каменным столом. Сам домик же, по-видимому, и был тем сараем, где Чави обнаружил велосипеды.

Я еще издалека увидела, как возле очага колдует раскрасневшийся от жара Давид. Что-то ловко переворачивая, поливая соусом, он по ходу дела отдавал короткими взмахами ручищ указания находившимся «на подхвате» Марку и Серхио. В своей стихии, увлеченный любимым делом, он уже не виделся мне столь отталкивающим, как в момент знакомства. Напротив… Было в его действиях столько магнетизма, столько профессионализма и любви к делу, что я замедлила шаг, любуясь им. На ум пришло сравнение с алхимиком, создающим волшебный эликсир. Впрочем, так оно и было: вкус приготовляемых Давидом блюд и правда оказался божественным. Вчера за ужином я уже убедилась в этом, попробовав нежный овощной суп-пюре и рыбу в пряном томатно-винном соусе.

Залюбовавшись Давидом, я не заметила стоявших неподалеку Рауля с Чави. Как и они, увлеченные разговором, меня. Их скрывало старое дерево, широкий неровный ствол которого напоминал застывшую в причудливой форме вылившуюся сверху лаву. Опомнилась лишь тогда, когда до меня донеслась реплика Чави:

– …Можешь привести хоть сотню барабанщиков, но достойной замены Ракель все равно не найти!

Услышав, что речь идет о бывшей девушке Рауля, я мгновенно забыла и о Давиде, и о том, зачем к нему шла. Имя Ракель до сих пор вызывало у меня неприятные воспоминания, хоть мы с Раулем и не говорили о ней. Я знала лишь, что Рауль разорвал с ней все отношения – и личные, и рабочие. И расстались они отнюдь не друзьями.

– Парень, которого я собираюсь привести, вполне ничего, – услышала я, как возразил Рауль.

– Если он такой же «ничего», как и те, которые приходили раньше, то из нашей группы ничего не выйдет, – съехидничал Чави. – До сих пор ищем барабанщика! Ладно, для записи диска «одолжили» его у других. А как быть с концертами?