Пленник понял: день, которого он так ждал, наступил. Больше ждать нельзя. Единственного, кого можно было взять в напарники, – Эдика необходимо было посвятить в свой план сегодня же, ибо ночь должна была стать либо первым днем свободы, либо поводом для внеплановой показательной казни. Женю ни посвящать в свои планы, ни тем более брать с собой пленник не хотел. Взять его с собой означало заранее обречь задуманное на неудачу. Последнее время, особенно после той казни, паренек просто тихо повредился рассудком. Он стал улыбаться всем и, кажется, был самым счастливым человеком в селении. Начал жить своей особенной жизнью. Его перестали трогать и даже перевели к домашней птице в сарай, где счастливый раб мог часами наблюдать за курами, их брачными играми и даже подружиться с петухом, который быстро смекнул, что этот человек не опасен и в его дела не мешается.

Итак, сегодня ночью…

Ближе к вечеру, когда показалось, что они выполнили дневную норму, приехал хозяин. Молча прошелся по фронту работ, ковырнул стеком аккуратно уложенный дерном бруствер и остался доволен.

– Сука, хебье сменил, не хочет в пятнах от российских мозгов ходить, – выдавил Эдик.

Значит, не смирился. Значит, на него еще можно рассчитывать. Значит, все те унижения, через которые этому парню удалось пройти, не вытравили из него главного – человеческих чувств, пусть с ошибками, пусть не по библейским заветам… А кто их знает, эти заветы? Кто может перечислить все десять заповедей? Все твердят про жену ближнего, а того не знают, что спор этот не носит сексуального оттенка и ничего общего с нашими сегодняшними представлениями не имеет. Сказано же там, что не возжелай дома ближнего своего, ни осла, ни раба. И только в последнюю очередь – жены, ибо приравнивалась женщина к имуществу.

– Спокойно, Эдя, если выйдем отсюда живыми, прихватим одного такого, бутылку ему в очко засунем, да и тюкнем по донышку камушком. Пускай к своим в деревню пешком идет.

Эдя расплылся в улыбке.

– Что, свини, щеритесь… – заметил его возбуждение прибалт.

Пленники опустили глаза, чтобы, не дай бог, выражением не выдать собственного настроения. Прозвучала команда, и их повели обратно в селение. Эдик еще не знал планов своего товарища, но невольно заражался настроением, словно от того исходили невидимые волны. Да и походка у товарища как будто изменилась. Тверже и уверенней стала.

– Тебя как зовут-то? – спросил он и сам удивился: почти месяц вместе, а так и не узнал имени старожила. Впрочем, тот ни разу не выразил желания познакомиться. У старожила же были собственные соображение, по которым он не представлялся, не говорил о родине и близких. Но теперь решил сказать.

– Николай.

– Откуда?

Николай помедлил, словно взвешивая про себя, говорить или нет. Решил, можно.

– Москва.

– Вот это да… Мы ж земляки! Я из Владимира.

– Земляки, – хмыкнул Николай. – Скажи еще – родственники.

– Нет, в самом деле. У нас в полку чуваши, башкиры, Пермяки, из Владика даже. Ближе тыщи верст никого. Один попал. А ты все равно что наш, владимирский.

В этом была определенная логика.

На ужин дали по миске макарон со свиной тушенкой. Оба раба не знали, откуда у хозяев появилась тушенка, но догадывались, что так распорядился хозяин – кормить как следует. Кому нужны на строительстве укреплений доходяги? А тушенку, скорее всего, отбили у наших. Умные снабженцы еще в афганскую войну придумали снабжать наших бойцов свининой, чтобы те не выменивали у местного населения продукты на тряпки и дешевую электронику. Чтобы не было фактора общения.

Поели. Николай достал в углу из-под тряпок консервную банку.

– Слушай, покажь, чего там у тебя, а? – попросил Эдик.

Николай отогнул крышку и выпустил на ладонь сороконожку. Поднес к слуховому окну. Насекомое приподняло переднюю часть туловища, помахивая в воздухе десятком лапок.

– Цирк. Приветствует? – удивился Эдик. – А я ночью все думал, чего ты копошишься. А это вона что…

– Я с ней уже третий месяц. У бывших хозяев сырой подвал был, я и прихватил. Кто знает, где и с кем окажешься. Если бы и ты сдвинулся, с кем говорить?

– И не подохла тварь…

– Я ее на теле перенес. Весной шли, еще снег был, думал – замерзнет. Сунул под рубаху. Она все дорогу тихо просидела не шевелясь. А могла бы защекотать… – хмыкнул Николай.

Сороконожка освоилась в свете заходящего солнца, скудный луч которого на излете пробился в маленькое слуховое окошко подвала. Поползла по запястью, и снова перед ней встала дилемма – под фуфайку или сверху. В этот раз выбрала под.

– А теперь, Эдик, слушай меня внимательно. Артиллерию слышал? Гаубицы долбят. Не иначе сто пятьдесят вторые. Значит, идет крупное наступление. У этих такого калибра отродясь не было. Они, засранцы, реквизировали зенитки из бывшей противолавинной службы и рады были до обсеру. А это наши. Вывод – наступление. Если хорошо им задницы поджарят и правильно техникой распорядятся, могут на плечах верст двадцать махануть. Теперь смекай: если здешние запаникуют, нас всех тут положат, кто истощен и идти не может. С ногами у меня туговато. Ты за две недели еще не все растерял, а мне большой переход сразу в цепочке не осилить. Значит, по дороге грохнут. Сегодня мой день. Наш. Пойдешь со мной?

– Спрашиваешь, столица…

– Не хорохорься. Если нарвемся на шибко религиозных – кранты, если из нашего села – тоже кранты. Одна надежда на чужих. Захотят ли взять? Вот в чем вопрос.

– А если вообще к своим выйдем?

– Это только в кино бывает. Не кисни. Один шанс все-таки есть. На него и надейся. Но уж лучше в поле или в горах и на свободе пулю схлопотать, чем колуном от неумытого рыла по башке получить.

– Или чтоб тебе пилили… – тихо согласился Эдик.

– Это особый разговор. Она у меня первая в списке.

Николай оторвал крышку консервной банки, пошарил в карманах и достал два камня, которые подобрал еще на рытье окопов. Один дал Эдику.

– Разогни шов и заточи края, – кивнул он товарищу.

– Они ж и так острые…

Николай усмехнулся:

– Знаешь, как раньше ворье делало? Возьмут монетку, расплющат ободок с одной стороны и заточат так, что не хуже бритвы. Сумку или карман располосовать – раз плюнуть. Если засыпался, урони монетку, и никто внимания не обратит, монета и монета валяется. Мало ли. А с бритвой возьмут – вот тебе и применение технических средств. Даже медяки точили. Металл мягкий, но с умом выправить, и на один-то раз хватит, а больше и не надо. Выбирали же. Не попусту чиркали.

– И откуда ты все это знаешь? Сидел?

– Я – нет, а двор наш через одного с этой гостиницей пятизвездочной познакомился… Ладно. Часа через два уснут, я начну в люк барабанить. На двор попрошусь. Тут мы и начнем.