— Он, видимо, договаривался с мужем заранее. Но у него наверняка что-то не складывалось со временем. Он перезвонил к нам за день перед смертью Николая Михайловича. Нас никого не было дома, и он оставил сообщение на автоответчике, что будет не в десять, а в одиннадцать. Кроме того, он как-то уже встречался с Колей. Не знаю, о чем они разговаривали, но моего мужа это сильно взволновало, — тихо произносит она.

— Вот как? Занятно. А где эта кассета?

— У меня.

— Даже так? Как же ФСБ до неё не добралась? — Я смотрю на неё с нескрываемым интересом. Вот что значит — старая школа.

— Представители ФСБ изъяли кассету, стоящую в автоответчике, но там уже была новая. Про эту я сама забыла. Она лежала в тумбочке. Вчера, когда Оксана принесла записку, начала собираться и случайно нашла, — дает простейшее объяснение Варвара Кондратьевна.

— Ладушки. Это уже что-то. Посмотрим, кто такой этот Сухорук. Простите, я вас перебил. Вы начали рассказывать об убийстве Николая Михайловича.

— Я возвращалась без десяти двенадцать, — продолжает она.

— Это точно?

— Сашенька, не забывайте, где я работала.

— Я помню.

Такое не забывается. В молодые годы Варвара Кондратьевна была шифровальщицей, там-то её и заприметил наш генерал. Впрочем, в те времена он, кажется, ещё был капитаном.

— Убийство произошло за несколько минут до этого. Соседка поднималась по лестнице, услышала выстрел, — четко, словно докладывая, произносит бывшая сотрудница резидентуры.

— Понятно. Милицию вызывала она?

— Она. Бросилась вниз, и с поста позвонила в райотдел, — рассказывает Варвара Кондратьевна.

— Вниз?

— Конечно. Вы же знаете, дом у нас ведомственный. Внизу сидит сержант.

— Ага, то есть она отсекала стрелявшему путь к отступлению.

— Именно. Вскоре пришла я. Увидев, что Николай Михайлович убит, я позвонила Одинцову. В следственный отдел.

— Да, я знаю.

— Он прислал своего человека. Его зовут Стрельцов Андрей Игнатьевич. Очень приятный молодой человек. Вот вам, кстати, его телефоны: рабочий и домашний.

Варвара Кондратьевна протянула мне листок бумаги, исписанный черной шариковой ручкой. Я не считаю себя светилом в области графологии, но человек, писавший на этом листе, явно обладал широкой душой. И, скорее всего, твердым характером.

— Он приехал практически одновременно с милицией…

Я удивленно поглядел на свою собеседницу. Судя по тому, как близко находился дом Рыбакова от райотдела милиции, и как далеко от Генпрокуратуры, сотрудники внутренних органов должны были идти прогулочным шагом, а этот самый Стрельцов не иначе, как лететь на вертолете.

— Старший лейтенант милиции в присутствии понятых и представителя ФСБ осмотрел место происшествия и констатировал самоубийство.

— Гм. Это, в общем-то, не их дело. Здесь решает судмедэксперт. Странно, но в целом не выбивается из ряда странностей, которыми окружено наше дело. А что этот самый следователь?

— Он заявил, что располагает фактами, говорящими о том, что эта смерть самоубийством быть не может.

— Очень хорошо. И что это за факты?

— Я у него не спрашивала. Лучше вы это сделайте сами. Но одно я могу сказать точно: револьвера, из которого «застрелился» Николай Михайлович, в доме никогда не было.

Да, это было именно так. Николай Михайлович Рыбаков был большим любителем и знатоком огнестрельного оружия. Его коллекция насчитывала несколько десятков стволов. Здесь были и американские кольты, и итальянские «Беретты», и чешские «ЧЗ», и красавец «Маузер» в деревянной кобуре. Был и наган, но другой модели. Старый, с вырезным окошечком на барабане. Много чего было в коллекции генерала Рыбакова. Пластиковый пистолет «Глок-17», короткоствольный «Вальтер», принадлежавший некогда Шелленбергу, и свой именной «Браунинг». Но револьвера, с помощью которого он якобы решил свести счеты с жизнью, там не было.

— Да. Мы это тоже заметили. Кстати, где сейчас этот револьвер?

— Генпрокуратура открыла дело, так что он приобщен в качестве улики.

— Понятно. А потом, стало быть, дело прикрыли…

— Увы. Одинцов перезванивал ко мне и сообщил, что таково решение генерального прокурора, — она грустно посмотрела на меня. — Несправедливо все это получилось.

Можно подумать, что где-то и когда-то с разведчиками поступали справедливо. Их ненавидят враги и опасаются те, ради чьих интересов они рискуют. Ничего не меняется в этой ситуации с тех пор, как первый разведчик, натянув на себя шкуру пещерного медведя, полез выяснять возможность дислокации своего племени в окрестных пещерах.

— Надеюсь, нам удастся исправить эту несправедливость.

— Это было бы очень хорошо, — голос Варвары Кондратьевны наполнился горькой теплотой. — Однако и ты, и Валера, и Витя Талалай, да, в общем-то, все вы подвергаете себя большому риску.

— Это как раз нормально. Это в порядке вещей. Знать бы только, ради чего?

В машине повисла минутная пауза. С этим «ради чего» последнее время были большие трудности. Ни за царя, за Родину, за веру, ни за дело Коммунистической партии рисковать головой больше не было смысла. Оставалось пока — за Родину, за великую Россию. И этот лозунг каждый понимал по-своему. Поэтому, единственное, что оставалось нам, быть не за «красных» или за «белых» — за своих.

— Кстати, Варвара Кондратьевна, скажите пожалуйста, вам знаком Алексей Горелов?

— Алексей Горелов? Ну конечно. Мы работали вместе с ним в конце семидесятых в Вашингтоне.

— Он был из наших, или…?

— Из наших. В тот момент он, по-моему, был капитаном Госбезопасности. Потом, когда засылка прошла успешно, ему присвоили звание майора.

— Вы в этом уверены? — все ещё не рискуя верить в правильность бирюковских расчетов, переспросил я.

— Абсолютно. Я же была шифровальщицей резидентуры.

— Великолепно! Может, вы тогда знаете, кто курировал эту операцию?

— В Вашингтоне — Николай Михайлович. А здесь в Москве… — она пожала плечами. — Позывной: «Жером».

— Ну да, конечно. Тогда вот ещё что. Вы не знакомы с сыном Алексея Горелова — Тарасом?

— Видела его несколько раз, но очень давно. А почему это вас интересует?

— Да есть тут кое-какие заметки, — замялся я.

— Хорошо. Не хотите, не говорите. Я все понимаю. И вот ещё что, Саша, — неожиданно улыбнулась Варвара Кондратьевна, — мне сегодня действительно необходимо добраться до Лубянки. А поэтому, давайте направимся туда, покуда не стемнело. В противном случае, я рискую никого не застать.

* * *

— Всего доброго, Варвара Кондратьевна, вы очень помогли следствию.