«Наверное, граф думает, что Линн и я похожи на эти цветы, — печально рассудила Мариота. — Сельские девушки, даже самые миловидные, покажутся сорной травой по сравнению с роковыми лондонскими красавицами».

Ей было горько сознавать подобную истину. Втайне она желала, чтобы граф убедил ее в обратном. Мариота выбежала в сад с корзиной, в которой ее мать всегда приносила свежие цветы.

Набрав букет, она вернулась в дом и, выбрав две самые изящные вазы, направилась в Комнату короля.

Когда Хикс открыл дверь, она спросила:

— Как здоровье его светлости? Я могу войти?

— Его светлость всегда рад видеть вас, мисс, — отозвался Хикс.

Однако Мариота уловила в его голосе сдержанные нотки и догадалась, что у графа подавленное настроение.

Он полусидел в кровати, и ее вновь поразила его величественная осанка и благородство черт. Синяк на лбу уже не так бросался в глаза, а опухоль почти спала.

Мариота обратила внимание на жесткую складку у его губ и гнев в синих глазах. Однако, увидев ее, он тут же улыбнулся, и девушке показалось, что из-за туч забрезжили солнечные лучи.

— Доброе утро, милорд.

— Доброе утро, Мариота. Вы, как всегда, очень внимательны, благодарю вас за эти чудесные цветы.

— Я знаю, вам еще нельзя выходить в сад, так что раз Магомет не идет к горе, то гора сама придет к Магомету!

Граф засмеялся:

— Меня приводит в бешенство мое вечное пребывание в постели.

— Я это заметила, но доктор Даусон был прав, это вам явно пошло на пользу.

— Мне надоело быть инвалидом. Хватит! Сыт по горло!

— Старики в деревне говорят: «Поспешай медленно». Вам лучше последовать народной мудрости.

— Вы что, читаете мне нравоучения?

— Конечно, а почему бы и нет, — улыбнулась Мариота. — Если есть возможность, то как ею не воспользоваться? По-моему, милорд, вы привыкли быть победителем, и вам постоянно об этом напоминают.

— Ну что ж, — заметил граф, — учиться никогда не поздно, и для меня это хороший урок. Впредь постараюсь исправиться. Самоуверенность еще никому не помогала.

— Надеюсь, что вам она больше не повредит.

Граф удивленно приподнял брови, а Мариота пояснила:

— По-моему, люди, рожденные повелевать, должны быть уверены в себе. Только тогда другие смогут им подчиниться.

— А вы считаете, что я способен управлять людьми?

— Я в этом убеждена.

Граф задумчиво поглядел на нее и, собравшись с силами, спросил:

— Играю ли я какую-нибудь роль в ваших фантазиях, Мариота?

Вопрос застал ее врасплох, и она покраснела. Граф заметил, что ей очень идет этот румянец.

— Я тоже умею мечтать, Мариота, и я вижу вас в роскошных, дорогих нарядах, — признался он.

Он говорил очень ласково и нежно. На какое-то мгновение Мариоту заворожили его слова.

Она вообразила себя в модном платье с высокой талией, украшенном кружевами или цветами в тон пышным рукавам и элегантному лифу.

Линн следила за модными новинками по рассказам миссис Феллоус. Она часто привозила из Гранджа «Леди'з джорнел» и другие журналы, и они с Мариотой с завистью смотрели на удивительные платья, доступные лишь весьма состоятельным дамам.

Конечно, у них не было ни малейшего шанса приобрести себе хоть что-нибудь подобное, но, по крайней мере, никто не мешал им любоваться этой роскошью и грезить о ней.

Граф догадался, о чем она думает, и сказал:

— Я собираюсь подарить вам платья, для вас и Линн. Мне нужны ваши мерки, чтобы отправить их в Лондон, и мне все равно, как вы к этому отнесетесь.

Заранее зная, что девушка воспротивится, он решил проявить настойчивость. Интуиция не обманула его.

— Мы не можем принять от вас этот подарок, — взволнованно заявила Мариота.

— Ерунда! — вспылил граф. — Ваш отец поймет, что я хочу лишь отплатить за гостеприимство, за то, что я, незваный и непрошеный, оказался у вас в доме. Уверен, что он согласится.

Мариота хотела его перебить, но он добавил:

— Конечно, вы вправе будете их выбросить или отдать нищим в деревне.

Она засмеялась:

— Вы только представьте себе какую-нибудь деревенскую девушку, разгуливающую в дорогих нарядах. Да ее поднимут на смех или подумают, что она совсем сошла с ума.

— И все-таки вы должны обещать мне, что наденете эти платья, — упорствовал граф. — Кстати, я еще неважно себя чувствую и устаю от долгих пререканий.

— Все еще болит голова? — с тревогой в голосе спросила Мариота.

— Нет, но непременно разболится, если вы мне не уступите.

Пристально посмотрев на него своими лучистыми серыми глазами, Мариота проговорила:

— По-моему, это шантаж. Вы идете напролом к поставленной цели, не выбирая средств, или, вернее, пользуетесь самыми изощренными и коварными из них.

Граф расхохотался:

— Итак, вы готовы признать, что у меня есть цель, но по-прежнему не желаете ее достижения.

— Нет, не желаю, — подтвердила Мариота. — Хотя как было бы замечательно иметь хоть одно модное платье!

— Так сообщите же мне ваши мерки. Я договорюсь с сестрой, чтобы она передала их моему секретарю.

— У вас есть секретарь?

— Я почти никогда не расстаюсь с ним, а сейчас, когда мне столько всего нужно, он ждет у герцога моих указаний.

— Но он мог бы… перебраться сюда и быть с вами?

— Я не собираюсь приглашать его, — пояснил граф. — Мы с Хиксом и без того обременяем вас нашим присутствием. Если вы не разрешаете мне даже подарить вам пару платьев, то приглашать сюда секретаря, на мой взгляд, просто бессовестно. Я уже не говорю о грумах.

Мариота растерялась. Она каждый день видела грума, который присматривал за графским скакуном, чистил и объезжал его, а после вновь отправлялся в Мадресфилд.

По привычке она мерила чужую жизнь собственными скромными мерками. Ей просто не приходило в голову, что раз граф богат и знатен, то он не может обойтись без своего «малого двора», как мысленно она окрестила его многочисленных слуг.

— Я… извините меня, — пробормотала она.

— Это вы меня простите, — откликнулся граф. — Я пошутил. Мне здесь очень удобно, и я ни в чем не нуждаюсь.

— Боюсь, это неправда, — уныло промолвила Мариота. — Я выросла в глуши, нигде не бывала и понятия не имею, как живут люди вашего круга. Хотя, конечно, слышала, что герцог очень богат и любит устраивать в Мадресфилде балы и званые вечера.

В ее голосе угадывалась зависть, и граф почувствовал, как она одинока.