— Ты, ведь, не только переводишь, но и пишешь?

Виола улыбнулась.

— Незамеченной в стихосложении я себя назвать не могу. Но не только.

— И прозу?

— Время от времени, да. Моя настоящая работа не похожа на то, что я делаю за деньги.

— Не часто встречаются люди, скрывающие свой артистизм.

Она искоса взглянула на него.

— Ты знаешь поэтов?

— Поэтов нет, но артистические натуры, да. А что за проза?

— Сценарии.

— Их ставят?

— Нет, просто они написаны.

— Тебя когда-нибудь называли идеалисткой?

— Бывало.

Общение затягивает. Разговор двоих, с полуслова понимающих друг друга и слушающих друг друга внимательно, не отпускает из плавного, мерно покачивающего на своих волнах потока. Теплый свет, ласковый взгляд словно переносит в далекое прошлое, в задолго до них кем-то незаконченный разговор.

Расставаясь, они договорились встретиться в воскресенье у Маффина. Джим проводил Виолу, а сам остался продолжать репетицию.

Его словно окунули в ледяную воду. Он был взволнован и растерян. И абсолютно уверен, что больше не будет один.

Виола пешком шла домой очень быстро. Мысли молчали. Слова и образы затихли и замерли. Остались только чувства. Сердце расширялось и наполнялось, голова гудела и кружилась.

Кто и у кого взял это интервью? Кто кому задавал вопросы? Что это было? Близость? Это было сильнее близости. Это было больше близости. Как будто они соприкоснулись вне тел. Он говорил так просто о том, что мучило ее: «она энергична и артистична» — существо с огромным сердцем, тонкой и упругой кожей, с настороженным пристальным взглядом, способное принимать и менять образы в зависимости от того, что занимает ее мысли. «Не удивляйся: моя специальность — метаморфозы. На кого я взгляну, — становится тотчас мною»[27]. Существо, каким она себя считала, чудовищем не было, несмотря на странные его особенности. Он говорил о своей героине легко и спокойно, будто отпускал ее собственные грехи.

Она миновала Вестминстерское аббатство. Три месяца назад, в июле, прежде чем идти за книгами в «Уотерстоун’с», она пришла сюда. Это случалось редко. Никто об этом не знал. В мыслях о том, что ведет ее в собор, Виола так укрывалась в своей внутренней тишине, что менялась даже внешне, и знакомый, попадись ей навстречу, вряд ли узнал бы ее. Она остановилась у ближнего к алтарю поворота в правый неф. В ее молитвах не было известных с детства строф, а только неподготовленные и свободные, как импровизация, слова. Склонив голову, она про себя заговорила: «Помоги мне. Он где-то есть. Он когда-то пропал. Ты узнаешь его по приметам. Я их все назову. Ты найдешь его. Мы потерялись и с тех пор не можем найтись. Когда-то очень давно. Он точно такой, каким я его помню. Умный, добрый, чуткий, сильный, он путешественник, он всегда в дороге. Он моя половина. Отсеченная. Мои раны саднят и ноют. Мне так не хватает его. Он все для меня: муж, друг, брат, все вместе. Он где-то есть, так же как и я. Он есть. Я только не знаю, где. Найди нас. Друг для друга. Мы очень растерялись, и даже друзья не могут нас утешить и успокоить. Мы друг без друга не можем найти приют нигде и ни в чем. Помоги мне. Помоги мне найти его, пожалуйста. Ты узнаешь его по приметам».

Теперь мысли ее молчали.

Дома, поставив на стол чашку с дымящимся кофе, Виола села, глядя перед собой. Только что она говорила с человеком на своем языке без напряжения, без оговорок, когда всё понимают и ничего не надо объяснять. Это чувство опоры и в то же время свободы было ей незнакомо — чувство, смешанное из удивления, радости, нежности, теплоты, восхищения, гордости, любопытства. Виола испытала такое впервые. Чтобы привести мысли в порядок, она открыла большой блокнот, чтобы записать по свежим следам свои впечатления о встрече с Джимом. Это могло стать началом передачи о нем и его романе:

«Каким я увидела его? Есть такой тип англичан — словно их лица из поколения в поколение привыкли бороться со встречным ветром и не бояться ничего ни на суше, ни на воде. Они родом из тех отважных, что когда-то покорили мир, преодолевая огромные расстояния, осваивая континенты, кого моряками и завоевателями создала сама природа. Прямой взгляд ясных глаз, словно наполненных той самой, крестившей их род, морской водой».

Она перечитала текст, перевернула страницу и начала снова:

«Каким я увидела его? Ровный взгляд любознательных умных глаз. Этот взгляд не ищет свое отражение в других глазах. Собственно говоря, это взгляд человека, сосредоточенного на том, что он видит. Уверенный и спокойный. Во время студийной аудиозаписи можно услышать слово «подхват». «Подхвати меня на слове» — это означает правильное и своевременное вступление того, кто читает у микрофона, в паузе, с которой звукооператору удобно продолжить прерванную запись. Вот именно таким «подхватывающим» взглядом смотрит Джим. Он держит взглядом. Он слышит. Обычно пристальное внимание неприятно. Но его внимание ненавязчиво, хотя открыто и заметно».

Перечитав второй вариант, она поняла, что начала писать не передачу, а свой дневник. Улыбнувшись себе, она достала папку для подшивки листов из блокнота и вложила оба текста в нее. Затем подошла к дивану, легла, не раздеваясь, с намерением читать и тут же уснула, едва коснувшись головой подушки.

Несколько лет назад в мире разразился финансово-экономический кризис. Точкой отсчета его начала стало заявление о банкротстве банка «Леман Бразерс». Нынешняя осень могла бы остаться в истории как официальный старт глобального кризиса в культуре.

Обнищание, упадничество, оскудение, упрощение, деградация, разорение — эти и подобные им определения состояния искусства и культуры в мире перестали быть как спорными, так и настораживающими уже на протяжении нескольких лет. В прессе пока еще раздавались голоса писателей, художников, музыкантов, артистов всевозможных жанров, литературоведов, искусствоведов, экспертов, вопиющие о катастрофическом состоянии художественного творчества. Перестала быть открытием повсеместно отмечаемая тенденция: искусство и мастерство вытесняются из образования, из ряда материально ценных и справедливо вознаграждаемых сфер человеческой деятельности — со сцены, с телевидения, из печати. Это осуществляется всеми возможными средствами. Во-первых, практически — с точки зрения производителя и пользователя конвейерное воспроизведение клише на любом этапе стоит дешевле работы над созданием уникального творения.